История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби - [5]
За два месяца до ареста со мной познакомился один венецианец, который прежде работал огранщиком драгоценных камней; он предложил мне задешево купить у него красивое бриллиантовое кольцо и, придя ко мне домой, увидел книги по черной магии. Две или три недели спустя он сообщил мне, что один человек, пожелавший остаться неизвестным, дает мне тысячу дукатов, если я продам ему эти книги, но сперва он хочет их посмотреть. Это предложение показалось мне заманчивым, и я ответил, что охотно дам ему эти книги на сутки. Через две недели он попросил у меня книги, которые вернул на следующий день со словами, что тот человек считает их запрещенными. А еще через неделю меня арестовали, и, поскольку мессир гранде потребовал у меня те же самые книги, мне пришли в голову кое-какие догадки, правда, пока неопределенные. Позже я узнал, что человек этот шпионил для трибунала.
Выйдя из комнаты, я с удивлением увидел тридцать или сорок стражников: мне оказали честь, полагая, что для моего ареста необходимо такое количество вооруженных людей, хотя в действительности хватило бы и двух, как говорится: пе Hercules quidem contra duos[21]. Примечательно, что в Лондоне, где храбрость присуща всем и каждому, для ареста одного человека призывают одного блюстителя закона, а на моей родине, в Венеции, где, как правило, люди отличаются трусостью, прибегают к помощи тридцати. Я думаю, это происходит потому, что трус, принужденный нападать, обычно испытывает больше страха, чем тот, кто подвергается нападению, а подвергнутый нападению, по той же самой причине, становится бесстрашным, а посему в Венеции не в диковинку, что арестованные смело защищаются и сдаются только в результате численного перевеса нападающих.
Мессер гранде велел мне сесть в гондолу и занял место подле меня, позвав с собой только четырех стражников и отпустив остальных. Гондола причалила к его дому; он провел меня в комнату и оставил одного, предложив кофе, от которого я отказался. Я провел там почти четыре часа, то и дело погружаясь в довольно спокойный сон, который прерывался каждые четверть часа из-за потребности облегчиться, что казалось очень странным при такой сильной жаре; я не ужинал, а накануне вечером съел только одно мороженое, но тем не менее мне пришлось наполнить доверху оба ночных горшка. Потрясение, вызванное насилием надо мной, и прежде оказывало на меня одурманивающее воздействие, — мне уже случалось в этом убедиться, — но я не думал, что оно действует как мочегонное; но пусть над этим бьются эскулапы. Пока что создавалось впечатление, что, в то время как мой встревоженный ум должен был выказывать признаки расстройства из-за ослабления мыслительной функции, мой организм, словно оказавшись в давильне, был вынужден исторгнуть бóльшую часть жидкости, которая с помощью непрерывной циркуляции усиливает мыслительную деятельность человека. Вот так пугающая неожиданность способна повлечь за собой мгновенную смерть, поскольку может отделить душу от тела.
Со звоном колокола Терца[22] вошел мессер гранде и сообщил, что получил приказ отправить меня в тюрьму Пьомби. Я последовал за ним. Мы сели в гондолу и, покружив по маленьким каналам, вошли в Большой канал и причалили к тюремной набережной. Поднявшись по нескольким лестницам, мы прошли по закрытому мосту над каналом, именуемому riо di palazzo[23], который соединяет тюрьмы с Дворцом дожей. Затем мы миновали галерею и вошли в следующую залу, где он представил меня человеку в патрицианском платье[24], который, посмотрев на меня, произнес: «E quello; mettetelo in depositor»[25]. Человек этот был скрибом (секретарем) государственных инквизиторов, il circospetto[26] Доменико Кавалли, который явственно стыдился говорить на венецианском наречии в моем присутствии, ибо произнес приказ о моем аресте на хорошем тосканском диалекте[27]. Тогда мессер гранде поручил меня тюремному стражу, который в сопровождении еще двоих повел меня наверх по двум небольшим лестницам, по одной галерее, потом по другой, отперев ее ключом, а затем еще по одной, в глубине которой находилась дверь, ведущая в мерзкую грязную каморку шесть туазов[28] в длину и два в ширину, скудно освещенную расположенным под потолком слуховым окном; я вообразил, что эта каморка и есть моя камера, но ошибся. Он взял огромный ключ, открыл массивную, обитую железом дверь высотой в три с половиной фута, в центре которой находилось круглое отверстие диаметром в восемь дюймов, и приказал мне туда войти. Пока он отпирал дверь, я внимательно рассматривал железное приспособление в форме лошадиной подковы, прибитое к толстой перегородке; оно было в дюйм шириной, а расстояние между расположенными параллельными концами составляло пять дюймов. Я размышлял над тем, что бы это могло быть, когда стражник сказал мне с улыбкой: «Я вижу, сударь, вам не терпится узнать, для чего нужна эта штуковина, и я могу объяснить вам. Когда их превосходительства приговаривают кого-либо к казни через удушение, его сажают на табурет, спиной к этому ошейнику, обхватывают им шею сзади, на шею спереди накидывают шелковый шнурок, который продевают в эту дырку, шнурок прикреплен к устройству, похожему на мельницу, и ее крутят до тех пор, пока душа клиента не устремится прямиком к Господу нашему, и всё потому, что исповедник остается с ним, слава богу, до самого конца». «До чего изобретательно! — ответил я. — И полагаю, что именно вам, сударь, доверена честь крутить ручку этой мельницы». Он промолчал. Будучи пять футов и девять дюймов росту, я был вынужден сильно нагнуться, чтобы войти в дверь, которую он запер за мной. Он спросил через решетку, что я хотел бы поесть, я ответил, что еще над этим не думал. Он ушел, заперев за собой все двери.
