История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби - [17]

Я одержал важную победу, но время начинать осуществление моего плана еще не настало; стояли страшные холода, и стоило мне взяться за пику, как у меня коченели руки. Если бы я работал в перчатках, я бы изнашивал по паре в день, а если бы они попались кому-нибудь на глаза, то неизбежно вызвали бы подозрения. Задуманное мною требовало не только ума предусмотрительного и склонного отказаться от всего того, что можно легко предугадать, но также храбрости и невозмутимости, ибо следовало во всем полагаться на волю Провидения и понимать, что все предусмотреть невозможно. Положение человека, вынужденного действовать таким образом, достаточно незавидно; но точный тактический расчет учит: чтобы всего добиться, expedit[57] всем рискнуть.

Нескончаемые зимние ночи наводили на меня уныние. Я был вынужден проводить девятнадцать адских часов в потемках, а в туманные дни, что для Венеции не редкость, света, проникавшего через дверное отверстие, было недостаточно, чтобы различить печатный текст. Не имея возможности читать, я слишком много времени размышлял о побеге, а рассудку, неизменно занятому одной и той же мыслью, легко соскользнуть на грань безумия. Масляная лампа казалась мне наивысшим счастьем. И велика же была моя радость, когда, надеясь заполучить ее хитростью, я вдруг додумался, как сделать ее самому и довольно простыми средствами. Речь шла о том, чтобы собственноручно изготовить такую лампу, предварительно раздобыв все необходимые для этого составляющие. Мне нужны были ваза, нитяные или ватные фитили, масло, кремень, огниво, спички и трут. Вместо вазы можно было взять глиняную кастрюльку, в которой мне приносили вареные в масле яйца, ее мне удалось припрятать; я сумел раздобыть масла, заявив, что то, которым заправляли салат, — отвратительного качества, каковым оно и в самом деле отличалось. Не составило труда купить для меня луккского масла, я же не ел салата, который мне ежедневно приносили, чтобы его не расходовать. Из стеганого одеяла я извлек достаточное количество ваты; хоть я и сучил ее всухую, но скрутил такие тугие фитили, что сам удивился. Я притворился, будто мучусь от сильной зубной боли, и велел Лоренцо принести мне пемзы, но он не знал, что это такое; тогда я велел принести вместо нее кремень, говоря, что он обладает тем же действием: если его день продержать в крепком растворе уксуса, а потом прикладывать к зубу, то боль утихнет. Лоренцо сказал мне, как я и предвидел, что принес мне превосходного уксуса и что я сам могу опустить в него кремень, а он даст мне сразу два или три камня, которые лежат у него в кармане. Стальная пряжка на поясе моих брюк могла послужить замечательным огнивом; оставалось заполучить спички и трут, что сперва поставило меня в тупик; но стоило хорошенько поломать над этим голову, и я нашел решение, и к тому же мне сопутствовала удача.

У меня на теле появилась сыпь, которая и раньше мучила меня время от времени, вызывая невыносимый зуд. И я велел Лоренцо отнести врачу записку, где просил незамедлительно прислать мне лекарство. Назавтра он принес мне ответ, который попросил прочесть секретарю инквизиторов; он состоял всего из двух строчек: «Диета и четыре унции миндального масла, и все пройдет; или же мазь из серного цвета[58], но это средство опасное».

Вне себя от радости я с трудом изображал равнодушие. «Мне все равно, — сказал я ему, — купите мне мазь из серного цвета и принесите завтра; или же дайте мне серы; у меня есть сливочное масло, я сам приготовлю мазь. У вас есть спички? Дайте их мне». Он вытащил все спички, которые были у него с собой, и вручил их мне. Великий Боже! Как легко утешиться, когда пребываешь в тоске!

Я провел два или три часа, размышляя, чем можно заменить трут, ту единственную составную часть, которой мне не хватало, но не мог придумать, под каким бы предлогом его заполучить. Я уже совсем было отчаялся, как вдруг вспомнил, что, когда мой портной шил мне костюм из тафты, я просил его проложить под мышками слой трута, а сверху пришить вощеную ткань, чтобы не проступали пятна от пота, которые обычно портят в этом месте любую одежду, в особенности летом. Мой костюм, который я носил всего четыре часа, находился рядом; от волнения у меня билось сердце, портной мог забыть мой наказ; я боялся подняться и сделать два шага, чтобы тут же взглянуть, есть ли там трут, единственное, чего недоставало для моего счастья; я боялся, что его там нет, тогда разочарование будет стоить мне потери столь дорогой для меня надежды. Но наконец я решился. Я подхожу к доске, на которой лежит костюм, но внезапно понимаю, что недостоин такой милости, и, встав на колени, начинаю молить милосердного Бога, чтобы он дал мне возможность убедиться в том, что портной не запамятовал о моем поручении. Вознеся эту горячую молитву, я разворачиваю костюм, отпарываю вощеную ткань и нахожу под ней трут. Велико же было мое ликование! Разумеется, я благодарил Бога, ибо приступил к поискам с верой в его доброту и признательность моя проистекала от чистого сердца. Обдумывая впоследствии свой порыв благодарности за содеянное Богом, я не счел себя дураком, каковым выглядел в собственных глазах, вознеся молитву Всевышнему перед тем, как отправиться проверять, на месте ли трут. Я никогда бы этого не сделал до того, как попал в Пьомби, не сделаю этого и сегодня; но когда тело лишено свободы, притупляются и свойства души. Мы должны молить Бога, чтобы он ниспосылал нам милости, а не о том, чтобы он творил чудеса, нарушая законы природы. Если бы портной забыл положить трут под мышками, я должен был бы твердо знать, что его там не найду, а если же он положил его, мне не следовало бы сомневаться в том, что он на месте. Суть моей первой молитвы Богу могла бы быть только такой: Господи, сделай так, чтобы я нашел трут, даже если портной забыл его положить, а если он положил его, сделай так, чтобы он не исчез. Есть богословы, которые сочли бы эту молитву благочестивой, священной и весьма разумной, ибо порождена она была силой веры, и они были бы правы, как прав и я сам, когда, не будучи богословом, считаю ее нелепой. Впрочем, не нужно быть великим богословом, чтобы решить, что я поступил верно, вознеся сей благодарственный молебен. Я возблагодарил Всемогущего за то, что портного не подвела память, и благодарность моя соответствовала всем законам святейшей философии.