История меланхолии. О страхе, скуке и чувствительности в прежние времена и теперь - [27]
Драматично и лихорадочно Лагерборг рассказывает: акедия часто настигает того, кто долго пребывал в затворничестве, размышляя о решении научных проблем. Человек испытывает чувство, похожее на отвращение, «все вызывает тошноту и нестерпимое страдание». Чувство это настолько сильно, что требует стремительного разрешения:
«Внутреннее напряжение увеличивается и может заставить человека бежать — без цели, без плана, бросив свои дела. И это еще спасение. Иначе навалятся неразумные желания, извращенные потребности, истерики, как от зубной боли, страхи, бешенство, подобные тем, что заставляют запойного пьяницу напиваться до потери человеческого облика, аскета — заниматься самоистязанием. Пружина натянута до отказа... В один прекрасный день она лопается. Нет желаний, кроме одного — ничего не делать. Нет устремлений, кроме стремления в небытие».
Так выглядит потеря самоконтроля, срыв. Лагерборг подчеркивает, что данное состояние не является меланхолией или широко распространенной в то время неврастенией. При неврастении человек чрезмерно занят собственной персоной, при акедии он испытывает к себе отвращение. Первой свойственна экзальтация, второй — пустота. Неврастеники капризны и «без конца копаются в физических симптомах», это состояние лечится отдыхом. С акедией дело обстоит иначе: она словно пригибает человека к земле. Облегчить это состояние можно лишь временно за счет прогулок, новых впечатлений и поездок. По словам Лагерборга, неврастению и акедию можно сравнить с поносом и запором или (здесь, видимо, сработал стереотип восприятия акедии как типично мужского состояния) «с постоянной эрекцией и импотенцией».
Итак, акедия есть импотенция. Ей свойственны отчаяние от беспомощности и безразличия, безнадежность и вялость. Организм работает плохо: нет аппетита, руки-ноги не двигаются, все функции нарушены. Периодически это вялое состояние взрывается приступами страха или гнева, неожиданными, похожими на бегство поездками или беспробудным пьянством.
В таком проявлении акедия граничит с болезнью. Пройдет еще несколько десятилетий, и это понятие почти превратится в медицинский термин. В сборнике эссе 1941 года нобелевский лауреат Рагнар Гранит" назовет акедию «нарушением восприятия», указав при этом на ее связь с «перегоранием», от которого нередко страдают исследователи>11. Приводя в пример ученых, заболевших немотой и интеллектуальной немощью, Гранит живописно изображает «смертельный холод акедии». Сомнения и неуверенность в собственных силах разъедают душу, работа стопорится и не приносит удовлетворения. Кажется, что все важные открытия уже сделаны до тебя. Любое новое дело пугает, ответственность парализует. Хочется изменить жизнь. Незаметно накатывают социальные фобии и болезни. На следующей деструктивной стадии несчастным овладевает лихорадочная потребность творить и одновременно отвращение к плодам своего творчества. И наконец — кризис, срыв и пресыщенность жизнью. Самоубийство может казаться единственным выходом из этой ситуации (вспомним неоднократные попытки самоубийства Стига Дагермана>16 и неожиданный добровольный уход из жизни Марка Валленберга>17 в ноябре 1971 года).
Гранит различает две формы акедии: большую и малую. Большая — означает болезненное состояние, вызванное чрезмерной концентрацией на каком-либо предмете исследования. Единственное спасение — переключиться на что-то, заняться другим делом, постараться думать о другом. Или «уйти в нирвану»: «избегать любой деятельности, требующей затрат энергии, любого чтения, для которого нужно напряжение мысли или фантазии, письма, разговоров, даже игр, которые могут расстроить или напрячь». Свобода целительна, «если только больной еще не потерял способность ощущать свободу».
Малая акедия встречается наиболее часто и уходит корнями в комплекс неполноценности. В то время как большая акедия развивается вне зависимости от успешности или неуспешности человека, малая напрямую соотнесена с «неудовлетворенным тщеславием, которое отравляет душу». Средство борьбы с этой формой — одно. Не отдых и развлечение, а, напротив, работа, работа и еще раз работа. Уйти в науку с головой, чтобы занятия стали самоцелью, а не способом удовлетворения амбиций. «Работать ради решения интеллектуальной задачи, а не ради карьеры!» Так на языке морализаторской педагогики 1940-х годов была сформулирована трудовая этика, хорошо знакомая сегодня людям умственного труда.
Разница между большой и малой акедией соответствует, по мнению Гранита, определенной интеллектуальной иерархии. Большая — это огонь, на котором добровольно сгорает гений. Малая — «борьба простых людей с жизненными неудачами и неутоленным тщеславием». Когда Лагерборг значительно позднее, в 1980-е годы вновь возвращается к этой проблематике, он оценивает акедию иначе, более демократично и жестко. «В каждом научно-исследовательском институте царят драконовские условия, — пишет он, оглядываясь на собственную научную карьеру. — Победи или уходи. Акедия коварна. Тот, кто чрезмерно напрягает мозг, рискует пресытиться и оказаться в изоляции»>12.
Современник Гранита педагог Вильхельм Шёстранд связывает акедию с перерасходом ментальной энергии
