История матери - [54]

– Иди сюда, – скомандовал он и стал притягивать ее к себе, просунув руку под ее спину и заключая в объятия. Поцеловав ее в голову и скользнув ладонью по плечу и спине, он поцеловал ее в шею.

Джессика напряглась и, положив ладонь ему на грудь, слегка оттолкнула его.

– Нет! Я не могу… мы не можем ничего делать, Мэтт. Доктор сказал подождать шесть недель. То есть…

Мэттью отпустил ее и сел на кровати.

– Господи, Джесс, не нужно так смотреть на меня! Я только пытался помочь тебе расслабиться! Мне было приятно обнимать тебя, я не собирался на тебя прыгать! Я знаю, что сказал доктор. Я был там, ты не забыла? И если говорить точнее, то он сказал, что шесть недель – это общая рекомендация, но если ты не будешь испытывать неудобства раньше этого срока, тогда…

– Я испытываю неудобство, – прервала она его, вложив в эти слова больше смысла, чем намеревалась.

– Как будто я об этом не знаю! – иронически усмехнулся он.

– Прости, – пробормотала она. – Просто я не готова…

– Я знаю, что нет. Я знаю, что ты ко многому не готова, ну и прекрасно. – То, как он это сказал, совершенно не соответствовало его словам. – Не будем спешить. Но больше никогда не отталкивай меня, как сейчас. Мы – в одной лодке, ты помнишь об этом? И я люблю тебя.

Заведя будильник, Мэттью выключил лампу и повернулся на бок. Глядя на его мускулистую спину, Джессика понимала, что он отнюдь не спит. Закрыв глаза, она ждала, когда придет сон. Прости меня, Мэтт. Прости.

17 марта 2014 г.

Сегодня ко мне заглянула улыбчивая медсестра. Не то чтобы она была мне подругой, но у нее дружелюбное лицо, и это приятно. Я вижу ее изредка, когда прибывают новички или когда ей приходится работать в нашем крыле.

– Как дела, Джессика? – спросила она, причем не так, как спрашивают доктора или охранники, а так, будто ее действительно интересует, что я отвечу.

Отложив альбом, я посмотрела на нее снизу вверх.

– Чуть лучше, – сказала я, что было правдой. Не могу до конца объяснить это, но с тех пор, как я стала больше рисовать, водя карандашом по бумаге и делая зарисовки своих мыслей и страхов, мне стало казаться, что я способна изгнать дурные мысли, которые слишком долго кружатся вихрем вокруг меня. Это, несомненно, помогает. А моему психотерапевту это помогает понять, что мне трудно самовыражаться.

Улыбчивая медсестра скосила глаза на альбом.

– Это хорошо. – Она улыбнулась, и мне стало легче оттого, что есть кто-то, кто рад тому, что я, возможно, поправляюсь, даже если это всего лишь один человек. – Что вы рисуете? – спросила она, показывая на мой рисунок.

Подняв лист, я позволила ей рассмотреть свой карандашный набросок с вершинами хребта Трамунтана, с остроконечными деревьями и террасой, где из-за железной ограды выглядывает солнце.

– Вот это да, да вы просто молодец!

Я почувствовала, как от комплимента у меня чаще забилось сердце.

– Где это? – спросила она, сложив руки на груди, словно у нее была куча времени, и она могла поболтать.

И я опять сказала правду.

– В этом месте я была так счастлива, как никогда. Я много думаю об этом.

Улыбнувшись, она сказала:

– Как здорово, что есть такие места, не правда ли?

Я кивнула. Для меня это было не просто здорово, это было тем, что поддерживало меня, мысль о том, что я смогу поехать туда, о том, что там меня, возможно, ждет счастье.

14

Услышав, как захлопнулась входная дверь, Джессика подложила подушку под спину и сделала глубокий вдох. Тот день, когда три недели назад Мэттью вернулся на работу, был черным днем. Весь вечер до этого Джессика наблюдала, как он гладит свои рубашки, сортирует свои записи, она пристально вглядывалась в него, умоляя про себя, чтобы он прочитал ее мысли. Она понимала, что должна была бы выгладить его рубашки – довольно было того, что его мысли были заняты подготовкой к выходу на работу после двухнедельного отпуска, – но она была не в состоянии подняться с дивана. Она боялась озвучить свои опасные мысли: «Не оставляй меня, Мэтт, пожалуйста, останься здесь! Я не справлюсь без тебя! Я понимаю, что должна была привыкнуть, но я не привыкла! Я не могу вместе с ней подниматься и спускаться по лестнице, потому что боюсь споткнуться и упасть. И как я узнаю, достаточно ли она поела или когда нужно поменять подгузник? Почему ты этому научился, а я – нет?»

Теперь, услышав, как он схватил свои ключи с пристенного столика и вышел на улицу, в большой мир, Джессику переполняло чувство одиночества. Неважно, что она изо всех пыталась успокоиться, вслух напоминая себе о том, что все, что от нее требуется, это оставаться здесь, в их чудесном доме, и заботиться о здоровье малышки. Это ни йоту не приблизило ее к тому, чтобы избавиться от вязкого ощущения горькой безнадежности, наполнявшего все ее существо. Малейший намек на критику раздражал ее. Одна только мысль о том, что он обсуждал ее с патронажной сестрой Кэти, привела Джессику в ярость. Она предположила, что трудные роды стали для Джессики своего рода шоком – что же, это истинная правда, Кэти! Ты думаешь? Гнев нарастал быстро, но еще быстрее она погружалась в глубокую безысходность. Свою печаль она представляла как нечто, таившееся внутри нее, ползающее по ее жилам и заполняющее любые пустоты, которые можно было отыскать. Сейчас эта темная масса находилась под горлом, и она знала, что не сможет проконтролировать ее, она выплеснется наружу и поглотит ее. Этого она боялась больше всего.