История Марго - [84]

Я плакала, закрыв лицо руками. Правота Брижит пронзила меня насквозь. Мой папа обещал признать меня, но не признал; он умер, так и не позвонив мне, не написав, не передав никакой записки. Думал ли он вообще обо мне в свои последние минуты?

– Я помню, что ты мне говорила. Но, Марго, я думаю, все намного сложнее, чем тебе кажется. Когда-нибудь ты начнешь это понимать. Может быть, когда-нибудь ты поймешь, что значит любить. Я говорю о жертвенности, о готовности что-то сделать ради другого человека, как бы мучительно это ни было. Не знаю, был ли на это способен твой отец.

Брижит встала с кровати. Тонкие голые щиколотки торчали из мужских ботинок – тех же самых, в которых она была во время нашей первой встречи. Я подошла к ней.

– Брижит, – сказала я, произнося ее имя с неожиданным для самой себя нажимом. Она повернула голову. – Зачем тебе ребенок?

Ее взгляд на мгновение стал рассеянным.

– Зачем тебе это? Ты не то чтобы создана для материнства. Ты сама это говорила.

– А твоя мать?

– Нет, но она и не притворяется, что это не так. Я знаю, она даже не ожидала, что сможет забеременеть. Но ты-то пытаешься уже много лет. Ты ведь хочешь этого больше всего на свете, да?

Брижит глядела на голую стену за моей спиной. Я не понимала, о чем она думает. Наконец она заговорила.

– Я хочу узнать, каково это. У большинства моих подруг, если не у всех, есть дети. Они прошли через беременность. Они испытали на себе это преображение и рассказали о нем. Они говорили, что мне не понять ни травматический опыт родов, ни радость от того, что берешь на руки своего ребенка. Некоторые не хотели меня видеть в первые месяцы после появления детей. Они хотели общаться только с другими матерями. Может, я проецирую на них свои страхи, а может, я к ним слишком сурова. Как бы то ни было, я часто чувствовала себя одинокой.

Я обдумала ее слова.

– Тебе нужен ребенок как опыт, – сказала я. – Но было бы тебе больно потерять его?

– Говорят, после рождения ребенка его жизнь выходит на первый план. Родительство делает людей самоотверженными.

– Ты надеешься, что родительство сделает тебя менее эгоистичной?

Брижит вспыхнула. Я впервые видела, чтобы ее лицо заливалось таким румянцем. Она посмотрела в окно. На улице стемнело, и ветви деревьев были едва различимы.

– Не знаю, – тихо сказала она, не отводя глаз от черного окна. – Может быть, я превращусь в собственную мать.

Я подумала о женщинах в дорогих нарядах, которые ели закуски в гостиной. В тот момент я могла бы поклясться, что Брижит выросла в подобном доме – в особняке, где сами стены предназначены для произведений искусства. Интересно, через что ей пришлось пройти, чтобы вырваться из мира своего детства.

Она подошла ко мне и взяла меня за подбородок. Я подумала о ее матери, которая щипала ее за ляжки, чтобы увидеть жировые складки. Я ожидала, что Брижит расцарапает мне лицо ногтями. Даст мне пощечину.

– Тебе пора, – сказала она.

Я вышла из комнаты и бегом бросилась по коридору. Я промчалась мимо женщин в гостиной, и на сей раз они повернули головы мне вслед, как будто чувствовали запах моего пота, видели сквозь мою одежду. Я сдернула свою куртку со стула Брижит. В воздухе закружились серые шерстинки Симбы. Какая-то женщина дотронулась до моего локтя, и я вздрогнула от неожиданности. Она спросила, не хочу ли я пить. Я поблагодарила ее и сказала, что ухожу. “Как хотите”, – сказала она. Я видела только ее квадратные зубы и туго собранные в пучок волосы, сияющие, как корона.

17

Уходя с вечеринки, я не оборачивалась, как в тот раз на вокзале в Ниме. Я спасалась от Брижит бегством, как от кричащего незнакомца на улице. Я боялась оглянуться, потому что мне казалось, что она бежит вслед за мной, преследует меня. Только в метро, когда меня окружила толпа других пассажиров, покалывание в затылке прошло.

Этот образ запечатлелся у меня в голове на долгие годы: миниатюрная Брижит сидит одна на кровати в красивом особняке своей подруги, накрыв руками живот. Это была картина одиночества, и она часто не давала мне покоя, потому что я так и не смогла вообразить Брижит беременной.

Было в ней нечто такое, что не давало представить ее с большим животом. Я пыталась мысленно увидеть ребенка, который будет расти у нее в утробе, ее округляющуюся фигуру, как у японских богинь, которые танцевали среди волн у них в прихожей. Как нелегко ей будет сдаться. Она наберет вес, на бедрах у нее появится целлюлит, на талии – растяжки. Анук гордилась тем, что весила шестьдесят пять килограммов на девятом месяце.

Я искала информацию о Брижит – что угодно, лишь бы понимать, где она и что делает. Я настроила оповещения, чтобы узнавать, когда в новостях появится ее имя и имя Давида. Я говорила себе, что опубликовать мемуары без моего согласия не получится. Как она найдет издателя без меня? И все же понимание, что она столько знает о нашей семье, не давало мне покоя. Она могла бы написать другую книгу, если бы захотела.

Неделя экзаменов пролетела быстро. Они оказались проще, чем ожидали мы с Жюльет. В нас бурлил адреналин, мы не ели и не пили все четыре часа, которые длился каждый экзамен. Не было времени даже на то, чтобы сходить в туалет, да и кто бы захотел потратить драгоценные минуты зря? Первой мы сдавали философию – в понедельник, в восемь утра. Я уже решила, что буду писать сочинение, – в нем требовалось четко аргументировать свою позицию, приводя по памяти цитаты в качестве доказательств, и я знала, что папа бы мной гордился. Нам предложили на выбор два вопроса. Я выбрала первый: