История Марго - [61]
Я ужасно завидовала их близости, которую Сесиль называла сообщничеством, но в то же время меня утешало то, как в этой книге описывалась печаль. Моя печаль могла быть такой же, как у Сесиль, меланхоличной и красивой – серебристым шлейфом, тянущимся за мной по улицам и по коридорам лицея. Я заснула уже утром с надеждой на преображение, атмосфера в квартире как-то даже потеплела, и я поймала себя на том, что ищу общества матери.
Несколько тихих дней перед сочельником мы провели, слушая Диану Кинг и Шаде, папиных любимых исполнительниц. Анук, покачиваясь в такт музыке, раскладывала подарки под нашей искусственной елкой. Елка светилась красными и белыми огоньками, но игрушек не было, потому что у нас так и не дошли руки их купить. “You think I’ll leave your side, baby?”[32] – пела она бесполым голосом, пытаясь подражать Шаде. У нее был сильный акцент, но когда она старалась, то получалось изобразить британское произношение.
В прошлом году мы ездили на Рождество в Страсбург, к моему дяде, брату Анук, и его жене, но в этом году они решили навестить друга детства в Альпах, рядом с Шамони. И поэтому мы пригласили на ужин Тео с Матильдой. Мы купили жареного цыпленка с картошкой в мясной лавке напротив, а они принесли вино, хлеб с грецкими орехами и роскошный набор сыров: большой кусок выдержанного “Конте”, зрелый “Эпуас”, присыпанный золой козий сыр и пикантный голубой. Анук развернула пачку соленого масла. Сверху на нем была изображена корова, а на поверхности брусочка со всех сторон блестели кристаллы соли. Я пока что отложила сыры, чтобы мягкая серединка “Эпуаса” успела вытечь на доску, и при комнатной температуре он начал источать сильный запах. Тео соорудил праздничный салат из сухофруктов, фундука, редиски, свеклы и больших листьев салата, которые мы порвали пополам. На закуску мы поджарили каштаны на газовой плите. На десерт Матильда подала сладкую заспиртованную вишню собственного приготовления.
Мы выпили три бутылки вина и закончили ужин сладким сотерном. От сахара нас слегка мутило, но он дарил приятное чувство опьянения. После ухода Тео и Матильды мы с Анук развернули свои подарки. Анук подарила мне серьги, которые когда-то принадлежали ей. Они были в форме цветков с лепестками из рубинов. К серьгам она приложила открытку с короткой надписью: “Марго от любящей матери”. Я подарила ей кашемировый свитер, который мы с папой вместе выбрали летом на распродаже в “Прентане”. Он был темно-синий, с глубоким вырезом, выгодно подчеркивающим ее острые ключицы. Она носила его два дня подряд, и мы ненадолго стали счастливой семьей.
На следующей неделе после Рождества я просыпалась на рассвете и училась до заката. Дни были короткими и темными. Я написала эссе о разнице между физическим и интеллектуальным трудом для месье Х. Двадцать восьмого числа из Бретани вернулась Жюльет – она ездила на Рождество к своей семье. Днем мы занимались, готовя карточки по биологии, математике и физике-химии. Мы пытались запомнить каждое слово и проверяли друг друга, пока не выучили теорию так, что могли рассказать все во сне.
В новогоднюю ночь мы выпили полбутылки текилы и поужинали равиоли дома у Жюльет. Равиоли мы переварили, тесто лопнуло, а рикотта вывалилась и растворилась в воде. Мы ели пустые квадратики теста с сыром.
Жюльет спросила, когда я смогу помочь ей с фильмом. За несколько недель, которые я провела с Брижит, она проделала выдающуюся работу: сценарий был уже готов, и она хотела поскорее приступить к съемкам. Брижит с Давидом вот-вот должны были вернуться, и я не решалась пообещать Жюльет целые выходные – вдруг я понадоблюсь Брижит? Поэтому я снова придумала отговорку – сказала, что мне нужно сначала спросить у Анук, а потом у Тео с Матильдой, которые жалуются, что мы редко с ними видимся.
– С каких это пор ты понадобилась своей матери? – поинтересовалась Жюльет обиженно.
– Она готовит новую постановку к лету. И это важно, потому что она будет делать моноспектакль. Автобиографический. Она хочет почитать сценарий со мной.
– Я могла бы помочь ей, – предложила Жюльет.
– Это очень великодушно с твоей стороны, но она не любит делиться своей работой. Она и со мной-то не очень делится.
Еще одна ложь, потому что Анук никогда не репетировала со мной. Она учила текст самостоятельно.
– Фильм может подождать пару недель, – сказала Жюльет. – Мне в любом случае надо еще над ним поработать.
Я извинилась, стараясь говорить непринужденно.
– Ты же не злишься на меня? – спросила она.
– Нет, ничуть. Просто устала от всей этой учебы.
Для меня было лучше не позволять этим двум мирам пересекаться, а для Жюльет – не знать о моей дружбе со взрослой женщиной, о книге, которую мы писали, обо всех этих рассказах о папе. Она могла бы разочароваться во мне, если бы оказалось, что во мне уживаются противоположности, если бы она узнала, что я храню от нее секрет. Я с некоторым облегчением отметила, что она уже не спрашивает, догадываюсь ли я, кто дал ход всей истории с папой. Я всегда нервничала, когда кто-нибудь упоминал об этом. По ночам этот вопрос крутился в моей голове.
