История Марго - [39]

С папой все было иначе. Завершения так и не наступило. C’est fini, enfin[23]. Не было ощущения финала, того, что называют развязкой. Впрочем, я всегда задавалась вопросом, может ли что-то заменить любовь к отцу, существует ли вообще узел, который надо развязывать.

Помню, в одну из суббот я ночевала у Жюльет. Утром солнце начало светить в лицо сквозь прозрачные занавески. Когда зазвонил будильник, я откатилась от нее на другой край кровати. Она не проснулась. Я привыкла к ее будильнику и уже не отличала его от собственного. Я умылась на кухне. Перед уходом я посмотрела на Жюльет. Она безмятежно спала, подложив обе руки под подушку. Таких друзей, как она, у меня больше не было. Осознание нашей с ней близости было грандиозным и болезненным. Мне захотелось лечь обратно и уснуть с ней рядом. Я тихо закрыла за собой дверь.

Анук оставила мне два голосовых сообщения. Она хотела знать, когда я вернусь домой. Обычно она ко мне так не цеплялась, и я забеспокоилась, что сделала что-то не то. В метро я думала о заданиях на завтра. О том, надо ли купить по дороге молоко. Думала о своем разговоре с Брижит и о том, сделает ли папа первый шаг к примирению или мне лучше позвонить ему самой. Я избегала этого звонка, но вдруг это единственный способ снова его увидеть? “Не тяни слишком долго”, – говорила Жюльет. Я ощутила жжение в груди, болезненное желание услышать его голос, увидеть, как он заходит к нам в квартиру и развязывает шнурки. Он тратил на все это довольно много времени – снимал куртку, ставил тяжелый портфель. И еще я знала, что он практически всегда отвечает на мои звонки. Раз он не склонен к конфликтам, мне нужно будет просто сделать вид, что ничего не случилось. Я спрошу, как прошел день, что он ел прошлым вечером на ужин, видел ли он последний фильм Одиара.

Поезд дернулся и остановился. Я встала. Перспектива снова услышать его голос грела меня. Да, надо всего лишь набрать его номер. Я идиотка, что столько ждала. Дорога до дома показалась длиннее обычного. Я взбежала по ступенькам и, добравшись до входной двери, вся вспотела.

Я ожидала, что Анук не будет дома, как обычно, и сначала даже не заметила, что она сидит в темной гостиной с опущенными шторами, подтянув колени к груди. Волосы частично закрывали ее лицо. Она подняла голову и смотрела, как я приближаюсь. Что я такого сделала?

Она часто заморгала, и тут я поняла, что по ее щекам текут слезы. Я увидела на ее лице замешательство и что-то еще, что ужаснуло меня. Она словно раскалывалась на части. У меня в голове закрутились десятки мыслей. Случилось что-то плохое. Она больна. Мы больше не можем позволить себе эту квартиру. Или это папа? Он позвонил сказать, что больше не хочет нас видеть? Может, он потерял работу и больше не министр культуры, – и все из-за нас, из-за того, что я натворила? Я мягко спросила, хорошо ли она себя чувствует. Потом настойчивее:

– Что случилось?

В ее голосе слышалось волнение.

– Мне нужно кое-что тебе сказать, Марго, – начала она. Потом схватила меня за рукав и притянула ближе. – Ночью умер твой отец.

Я не могла шевельнуться, не могла произнести ни слова. Она повторила то же самое еще раз.

Все разом стихло, как будто стены квартиры исчезли и мы оказались в вакууме. Я опустилась на пол. В груди разрасталось оцепенение. Она положила мою голову к себе на колени.

– Дорогая моя, – сказала она прерывающимся голосом. – Мне так жаль.

В нашем доме никогда не было так тихо. Все звуки поглотило какое-то другое пространство. Сердце колотилось о ребра. Не было ничего, кроме нас двоих, дышащих, потных. Анук сказала, что рано утром позвонила его сестра. Папа умер от сердечного приступа во сне.

А потом все звуки вернулись: гул машин на улице, льющаяся вода у соседей, глухой стук снизу, пронзительный крик. Я вскочила на ноги, но крик рвался из меня самой. Анук зажала мне рот ладонью.

13

Как мне было поверить словам Анук, даже после того, как я своими глазами увидела объявление о похоронах?

Мы знали, что у папы есть проблемы со здоровьем. Стресс очень заметно сказывался на нем: на голове появлялись язвочки, кожа на локтях шелушилась от расчесывания. Я понимала, что он уязвим, как и любой человек, но даже представить не могла, что он умрет. Я никогда не боялась, что его с нами больше не будет. Именно так писали в газетах. “Мы скорбим о том, что он больше не с нами”, как будто он уехал, улетел на далекий остров на самолете. Он жив, но он не с нами.

В конце концов, это были просто слова. Все во мне восставало против того, чтобы признать папину смерть. Некоторые объяснили бы это тем, что он не играл такой уж большой роли в нашей жизни, что мы не видели его два месяца. Они сказали бы: “Как она может горевать о человеке, который с ними даже не жил?”

Я ждала, когда во мне что-то изменится, когда его смерть превратится для меня в отсутствие, но не могла ее принять. Я ждала, что он позвонит, и будет смеяться над некрологами, и скажет, что это все дурацкая шутка. Я чувствовала его рядом. Я никому не доверяла эту жгучую тайну, потому что знала – никто не поверит, а еще потому, что она приносила мне утешение.