История Манон Леско и кавалера де Грие - [46]

Если вы и встретите затруднения, – сказал я ему, – то они будут со стороны Ж. М., таким образом, я полагаю, что вам не лишнее взять на себя труд повидаться с ними.

Он обещал. Я не посмел просить его походатайствовать за Манон. Произошло это не от недостатка смелости, но я просто боялся возмутить его такою просьбою и породить в нем какое-нибудь намерение, гибельное и для нее, и для меня. Я до сих пор не решил, не был ли этот страх причиною моих величайших несчастий, ибо он воспрепятствовал мне разузнать предположения моего отца и сделать попытку к внушению ему более благоприятного мнения о моей несчастной любовнице. Быть может, мне удалось бы еще раз возбудить его сострадание. Быть может, я заставил бы его остерегаться от внушений со стороны Ж. М., которым он так охотно поверил. Почем знать? Быть может, моя злосчастная судьба разрушила бы все мои старания; но тогда я, по крайней мере, мог обвинять в своем злополучии только ее и жестокость врагов моих.

Простясь со мной, отец отправился к г. де-Ж. М. Он застал у него и сына, которому лейб-гвардеец честно возвратил свободу. Мне не пришлось узнать всех подробностей их разговора; но мне было слишком легко угадать их по его убийственным последствиям.

Они, то есть оба отца, вместе; отправились к г. главному начальнику полиции чтоб испросить две милости: первое – моего немедленного освобождения из Шатле; второе – пожизненного заключения Манон, или ссылки ее в Америку. В то время стали отправлять на Миссисипи множество лиц без определенных занятий. Г. главный начальник полиции дал им слово отправить Манон на первом же отходящем судне.

Г. де-Ж. М. и мой отец тотчас же пришли вместе, чтоб известить меня об освобождении. Г. де-Ж. М. вежливо объяснился со мною насчет прошлого, и, поздравив меня со счастьем иметь такого отца, он увещевал меня пользоваться впредь его наставлениями и примером. Отец приказал мне извиниться перед ним в тех мнимых обидах, которые я нанес его семейству, и поблагодарить его за то, что он ходатайствовал о моем освобождении.

Мы вышли вместе, не сказав ни слова о моей любовнице. В их присутствии я не поспел даже спросить о ней у тюремщиков. Увы! мои печальные ходатайства за нее были бы бесполезны. В одно время с приказом о моем освобождении пришел иной жестокий приказ. Несчастная девушка через час была переведена в госпиталь, где ее присоединили к другим приговоренным к испытанию той же участи.

Отец приказал мне идти за ним туда, где он остановился; только около шести часов, вечера мне удалось урваться от него и воротиться в Шалле. Я хотел только передать лакомства Манон и попросить за нее смотрителя, ибо я не надеялся, что мне будет дозволено увидеться с нею. Равно, у меня еще не было времени подумать о том, как бы освободить ее.

Я спросил смотрителя. Он был доволен моей щедростью и смирным, поведением; таким образом, он был несколько расположен оказать мне услугу, а потому отозвался об участи Манон, как о несчастии, о котором он посокрушался, потому что оно могло огорчить меня. Я не понял его. Мы проговорили еще несколько минут, не понимая друг друга. Наконец, видя, что мне требуется разъяснение, он передал мне то, что я уже с ужасом рассказал вам и принужден еще раз повторить.

Никогда внезапная апоплексия не производила столь быстрого и страшного действия. Я упал от болезненного трепетания сердца, лишился сознания и думал, что уже навсегда расстался с жизнью. Во мне осталось впечатление этой мысли даже тогда, когда я пришел в себя; я оглядывал все углы в комнате и самого себя, стараясь убедиться, обладаю ли я жалким преимуществом жить. Несомненно, что если б в этот миг отчаяния и ужаса, я следовал только естественному влечению, заставляющему нас освобождаться от мучений, то мне ничто не могло бы казаться сладостнее смерти. Даже религия не могла мне внушить представления о чем-либо более переносном после смерти, в сравнении с теми жестокими содроганиями, которые меня мучили. Впрочем, благодаря чуду, свойственному любви, я вскоре нашел в себе достаточно силы, чтоб возблагодарить небо за то, что оно возвратило мне сознание и разум. Моя смерть оказалась бы полезной для меня; моя жизнь была нужна для Манон: я мог ее освободить, помочь ей, отомстить за нее. Я поклялся, что не стану щадить себя ради этого.

Смотритель оказал мне всяческую помощь, какую только я мог бы ожидать от лучшего из друзей.

Ах! – сказал я ему, – вы, значит, тронуты моими страданиями. Все меня покинули. Отец мой, без сомнения, стал одним из самых жестоких моих гонителей. Никто меня не жалеет. Только вы, в этом убежище жестокости и варварства, только вы выражаете сострадание к несчастнейшему из людей.

Он мне посоветовал не выходить на улицу, пока я не оправлюсь несколько от смущении.

Оставьте, оставьте меня, – отвечал я, уходя, – вы увидите меня раньше, чем думаете. Приготовьте для меня самую мрачную из ваших темниц; я отправлюсь, чтоб заслужить ее.

В самом деле, моим ближайшим решением было не более как покончить с обоими Ж. М. и главным начальником полиции и затем, с оружием в руках, напасть на госпиталь со всеми, кого мне удастся вовлечь в мое дело. В мести, казавшейся мне столь справедливой, я едва щадил отца, ибо смотритель не скрыл от меня, что он вместе с Ж. М. был виновником моей гибели.