История Манон Леско и кавалера де Грие - [39]

Г. де-Т. пунктуально выполнил все, как было условлено. Я его оставил в кабачке, где он тотчас же написал письмо. Я встал в нескольких шагах от, дома Манон; я видела, как пришел посыльные, и как вскоре Ж. М. отправился пешком в сопровождении лакея. Дав ему время повернуть в другую улицу, я направился к двери моей изменницы; не взирая на весь мой гнев, я поступался с почтением, какое питаешь к храму. По счастью мне отворил Марсель. Я дал ему знак молчать; хотя мне было нечего бояться других слуг, я потихоньку спросил: может ли он провести меня незаметно в ту комнату, где Манон.

Он отвечал, что это очень легко; стоит только потихоньку подняться по большой лестнице.

Пойдем же скорее, – сказал я ему, – и постарайся, чтоб, никто не вошел, пока я буду там.

Я беспрепятственно проник до комнаты, где Манон сидела и читала. Тут мне пришлось подивиться характеру этой странной девушки. Она нисколько не испугалась и не оробела, увидев меня, и только слегка выразила изумление, с которым нельзя совладать при виде того, кого считаешь отсутствующим.

А, это вы, любовь моя, – сказала она, подходя, чтоб поцеловать меня с обычной нежностью. – Боже мой! какой вы смелый! Кто б подумал, что вы явитесь сюда сегодня?

Я высвободился из ее объятий и не только не отвечал на ее ласки, но с презрением оттолкнула, ее и отступил на два или на три шага, чтоб быть от нее подальше. Это движение смутило ее. Она осталась в том положении, в каком была, и взглянула на меня с изменившимся в цвете лицом.

В глубине я был в таком восторге, что ее вижу, что, как ни справедлива, была причина моего гнева, я едва собрался с силами, чтоб выбранить ее. А сердце мое исходило кровью от нанесенной ею жестокой обиды! Я с напряжением вызывал ее в памяти, чтоб возбудить в себе злость, я старался, чтоб глаза мои блестели, только отнюдь не любовным огнем. Я некоторое время молчал, и она, замечая мое волнение, начала дышать, по-видимому, от испытываемого его страха. Я не мог выдержать этого зрелища.

– Ах, Манон! – сказал я ей нежным голосом, – неверная и коварная Манон! с чего мне начать мои жалобы? Я вижу, что вы бледны и дрожите, а меня до сих пор так трогают малейшие ваши страдания, что я боюсь чересчур огорчить вас упреками. Но, Манон, поверьте, мое сердце истерзалось от печали из-за вашей измены. Такие удары наносят любовникам только тогда, когда решаются убить их. Ведь это уже в третий раз; я не ошибся в счете, такие вещи не забываются. Вам сейчас же следует решить, что вы станете делать, потому что мое опечаленное сердце не в силах, вынести такого жестокого обращения. Я чувствую, что оно ослабевает, что оно готово разорваться от боли. Но я не в силах выдерживать дольше, – добавил я, садясь на стул; – я едва говорю, едва держусь на ногах.

Она ничего не отвечала; но когда я села, она опустилась на колени; она прислонила голову к моим коленям и спрятала свое лицо в моих руках. Я в то же мгновение почувствовал, как она смочила их слезами. Боги! какие только чувства не волновались во мне.

Ах, Манон, Манон! – заговорил я со вздохом, – поздно плакать по мне; вы уже убили меня. Вы представляетесь огорченной и не чувствуете горечи. Для вас величайшее из несчастий, конечно, мое присутствие; оно всегда было помехой для ваших удовольствий. Взгляните, рассмотрите, кто я; таких нежных слез не проливают из-за несчастного, кому изменили, кого жестоко бросили.

Она, не переменяя положения, целовала мои руки.

Непостоянная Манон, – снова заговорил я, – неблагодарная, незнающая чести девушка, где ваши обещания и клятвы? О, тысячу раз, ветреная и жестокая любовница, что ты сделала с любовью, в которой еще сегодня клялась мне? Праведное небо! – добавил я, – так-то смеется над тобою изменница, с такою святостью бравшая тебя в свидетели! И так награждается клятвопреступление, а удел постоянства и верности – отчаяние и беспомощность!

Эти слова сопровождались столь горькими мыслями, что у меня невольно показались слезы. Манон заметила это, потому что у меня упал голос. Она, наконец, прервала молчание.

Должно быть, я в самом деле виновна, – печально сказала она, – если могла причинить такую скорбь и волнение; но пусть накажет меня небо, если я думала, что виновна, или если у меня была мысль о том.

Эта речь показалась мне до того лишенного смысла, и чистосердечия, что я не мог сдержать сильного порыва гнева.

Ужасное притворство! – вскричал я. – Я теперь яснее, чем когда-либо, вижу, что ты плутовка и изменщица. Теперь только я понял твой презренный характер. Прощай, подлое создание, – продолжал я, вставая; – пусть я лучше умру тысячу раз, чем стану иметь какое-либо сношение с тобою. Пусть меня накажет небо, если я удостою тебя когда-нибудь взгляда. Оставайся со своим новым любовником; люби его, презирай меня, откажись от чести и здравого смысла; мне все равно, я смеюсь надо всем.

Она пришла в такой ужас от этого взрыва, что, оставаясь на коленях возле стула, с которого я встал, она, дрожа и не смея дышать, глядела на меня. Я сделал несколько шагов к двери, повернув голову и устремив на нее глаза. Но мне надо было лишиться всякого человеческого чувства, чтоб остаться холодным к ее чарам.