История Манон Леско и кавалера де Грие - [20]

Настал час ужина, и г. де-Ж. М. не заставил себя дожидаться. Липко был в зале вместе с сестрой. Первым делом старик предложил красавице ожерелье, браслеты и жемчужные серьги, стоившие все вместе не менее тысячи экю. Затем он отсчитал полновесными луидорами сумму в две тысячи четыреста ливров, составлявшую полугодовое содержание. Он подсластил свой подарок множеством нежностей во вкусе старого двора. Манон не могла отказать ему в нескольких поцелуях; таким образом, она приобрела право на деньги, которые он передал ей. Я стоял у двери, насторожив уши в ожидании, когда Леско позовет меня.

Когда Манон заперла деньги и драгоценности, он вошел и, взяв меня за руку, подвел к г. де-Ж. М. и приказал мне сделать ему реверанс. Я отвесил два или три глубочайших поклона.

– Извините, – сказал ему Леско, – он совсем невинный ребенок. Как видите, у него совсем не парижское обхождение, но мы надеемся, что он понемногу образуется. Вы будете часто встречаться здесь с этим господином, – добавил он, обращаясь ко мне; – постарайтесь же хорошенько воспользоваться таким прекрасным примером.

Старому любовнику, по-видимому, было приятно меня видеть. Он два или три раза потрепал меня по щеке, сказав, что я хорошенький мальчик, но что в Париже надо за собой присматривать, потому что тут молодые люди легко вовлекаются в распутство. Леско стал уверять его, что я от природы так благоразумен, что только о том и толкую, как бы сделаться священником, и что все мое удовольствие состоит в богомольи.

– Я нахожу, что он похож на Манон, – сказал старик, взяв меня за подбородок.

Мы так близки с ней по плоти, – отвечал я с наивным видом; – что я люблю сестрицу Манон как самого себя.

Слышите? – сказал он Леско. – Он не глуп. Жаль, что мальчик не получил светского образования.

Ах, сударь! – возразил я, – и у нас в церквах я видел многих, да и в Париже, надеюсь, найду людей глупее меня.

Каково! – сказал он, – для мальчика из провинции просто удивительно.

За ужином весь разговор был почти в том же роде. Ветряная Манон несколько раз взрывами смеха чуть не испортила дела. Ужиная, я нашел случаи рассказать ему его же собственную историю и грозящую ему злую участь. Леско и Манон трепетали во время моего рассказа, особенно когда я с натуры рисовал его портрет; но самолюбие помешало ему узнать в нем себя, и я закончил все так ловко, что он первый нашел, что это ужасно смешно. Вы увидите, что я не без причины распространился об этой дурашливой сцене.

Наконец, настал час идти спать. Мы с Леско ушли. Его проводили в его комнату, а Манон. выйдя под каким-то предлогом, присоединилась к нам. Карета ждала нас за три или четыре дома, и теперь подъехала, чтоб мы сели. В тот же миг мы уехали подальше из этого квартала.

Хотя в моих собственных глазах вся эта проделка была чистым мошенничеством, я не считал ее самой скверной из тех, за которые мне приходилось упрекать себя. Меня более беспокоили деньги, которые я выигрывал в карты. Впрочем, мы воспользовались ею столь же мало, как и другими, и небу было угодно, чтоб более слабый проступок получил более строгое наказание.

Г. де-Ж. М. вскоре заметил, что разыграл дурака. Не знаю, предпринял ли он какие-нибудь попытки открыть нас в тот же вечер; но он пользовался такими влиянием, что поиски его не могли остаться долго бесплодными, а мы были достаточно безрассудны, рассчитывая, что Париж велик и что от его квартала до нашего далеко. Он не только разузнал, где мы живем и в каком положении паши дела, но и то, кто я таков, какую жизнь вел в Париже, о былой связи Манон с Б., о том, как она обманула его; словом, все скандальное в нашей истории. Затем, он вознамерился добиться нашего ареста, и того, чтоб с нами было поступлено не как с преступниками, а как с ведомыми распутниками. Мы еще спали, как в нашу комнату вошел полицейский сержант с полдюжиной рядовых. Они, во-первых, захватили наши деньги, или вернее г. де-Ж, М., и грубо разбудив нас, повели на улицу, где нас ждали две кареты: в одной из них без объяснения увезли бедную Манон, а в другой – отправили меня в монастырь святого Лазаря.

Надо испытать самому такие превратности судьбы, чтоб судить об отчаянии, какое они могут причинить. Полицейские имели жестокость не дозволить мне ни обнять Манон, ни сказать ей слово. Я долго не знал, что сталось с нею. Для меня, без сомнения, было счастьем, что я не узнал этого раньше; ибо столь ужасная катастрофа лишила бы меня чувств, а быть может и жизни.

Итак, моя несчастная любовница была увезена на моих глазах, и отправлена в убежище, которое мне страшно назвать. Какая судьба для прелестнейшего создания, которое занимало бы первый в мире престол, если б у всех были мои глаза, и мое сердце! Там не обходились с ней по-варварски: но она была заключена в тесной тюрьме, одинока, и принуждена была отбывать ежедневно известный рабочий урок, как необходимое условие для получения отвратительной пищи. Я узнал об этой печальной подробности только долгое время спустя, испытав, и сам в продолжение нескольких месяцев суровое и скучное наказание. Полицейские и мне не сказали, куда меня приказано отвезти, и я узнал о своей участи только у ворот монастыря святого Лазаря. В этот миг я предпочел бы смерть тому состоянию, которое, как я думал, угрожало мне. У меня было ужасное представление об этом доме. Мой страх усилился, когда солдаты еще раз обыскали мои карманы для удостоверения, что в них нет оружия и ничего годного для защиты.