История Кореи. Том 2. Двадцатый век - [47]
Наиболее активно шли в Корею те крупные корпорации, главы которых были лично связаны с У гаки и пользовались особенным покровительством колониальных властей. К этой группе относился, например, химический концерн Ногути Ситагау (1873–1944) «Нихон Тиссо» («Японские азотные удобрения»), начавший уже с 1927 г. строить в Хамхыне вошедший в строй в 1930 г. крупнейший во всей Восточной Азии завод минеральных удобрений. Пользуясь «административным ресурсом» генерал-губернаторства, корпорация «Ногути» построила в Корее в первой половине 1930-х годов три крупные гидроэлектростанции и основала в 1934 г. дочернее предприятие, «Корейское акционерное общество электропередач» («Тёсэн Содэн»), монополизировавшее данный сектор корейской экономики. Будучи теснейшим образом связана с вооруженными силами, корпорация «Ногути» взялась и за развитие в Корее военного производства, основав в 1935 г. дочернюю фирму «Корейский порох» («Тёсэн каяку») и построив завод по производству взрывчатых веществ в Инчхоне. Он был передан в 1952 г. южнокорейским правительством монополистической группе «Ханхва» и функционировал до 2006 г.
Рис. 43. Крупнейший в Восточной Азии завод минеральных удобрений в Хамхыне, построенный «Нихон Тиссо» в 1930 г.
Всего на концерн «Ногути», господствовавший также в угольной и нефтеобрабатывающей промышленности, и владевший самыми разными бизнесами, часто в не связанных друг с другом секторах (скажем, самым роскошным в столице колониальной Кореи отелем «Полуостров»), приходилось к началу 1940-х годов до трети всех японских инвестиций в корейскую индустрию. Продолжали, хотя и в меньших масштабах, инвестировать средства в Корею и крупнейшие монополистические концерны Японии — «Мицуи», «Мицубиси» и «Сумитомо» — причем зачастую эти инвестиции означали вытеснение корейского капитала из перспективных отраслей. Так, «Мицуи», на долю которой к началу 1940-х годов приходилось 4 % японских инвестиций в Корею, уже в 1928 г. выкупила знаменитые своей прибыльностью (до 3100 иен чистой прибыли в день) золотые рудники Самсон в провинции Северная Пхёнан у их корейского хозяина Чхве Чханхака, а затем практически монополизировала золотодобывающую индустрию страны, выкупив у корейских предпринимателей (в том числе бывшего лидера реформаторской группировки начала 1880-х годов Пак Ёнхё) крупнейшие прииски.
В целом, индустрия Кореи росла в начале 1930-х годов почти советскими темпами первых пятилеток— на 13 % в год. Стоимость промышленной продукции страны выросла с 1930 по 1935 г. более чем в два с половиной раза — с 280 млн. иен до 670 млн. Однако доля собственно корейских предпринимателей в общем объеме частного капитала составляла к концу 1930-х годов лишь 18 %. Корейский бизнес был заметен лишь в некоторых секторах с относительно низким уровнем технологии, где основать предприятие можно было с небольшим начальным капиталом — в легкой промышленности, и прежде всего в производстве резиновой обуви, носков, текстильной продукции. Взаимоотношения корейских предпринимателей с японскими конкурентами и колониальной администрацией были, однако, весьма сложными и не сводились к заведомо неравному соперничеству.
Так, в производстве резиновой обуви корейскому капиталу принадлежало господствующее положение. 30 из 47 фабрик в этом секторе были корейскими; в основном ими владели протестантские бизнесмены из северо-западных областей. В отрасли существовало несколько смешанных фирм, корейские предприниматели владели частью акций крупных японских обувных компаний. Были и случаи, когда корейскими заводами резиновой обуви управляли японские менеджеры. В текстильной промышленности крупные корейские предприятия, такие, как «Кёнсонская текстильная компания», пользовались регулярными субсидиями от генерал-губернаторства, а в 1930-е годы получали также немалые прибыли от военных заказов японской армии. Продукция корейских носочных предприятий, в основном принадлежавших протестантской буржуазии Пхеньяна, пользовалась большим спросом в практически колонизированной японцами Маньчжурии. Наконец, корейские предприниматели нуждались в японской полиции для подавления рабочих протестов. Таким образом, хотя в колониальной Корее крупная буржуазия метрополии и имела привилегированный доступ к финансовым и административным ресурсам, оттесняя от них более слабых корейских конкурентов, между корейской буржуазией и японскими администраторами и монополистами существовала общность классовых интересов. Корейская буржуазия также получала, хотя и в меньшей мере, чем японская, выгоду от ускоренного индустриального роста начала 1930-х годов и была заинтересована в колонизации Маньчжурии и войне в Северном Китае — источниках прибыльных заказов.
Положение в корейской деревне, и без того невыносимое для почти полутора миллиона (на 1932 г.) безземельных арендаторских хозяйств, ухудшилось еще больше в результате мирового кризиса. Цены на рис упали к 1932 г. до 50 % от уровня 1926 г., и поднялись до 90 % от уровня 1926 г. только к 1934-35 гг., когда кризис был в основном преодолен. Сам генерал-губернатор Угаки в выступлении перед «лидерами села» в 1934 г. признавал, что 48 % корейских крестьян регулярно недоедают весной, особенно в мае — июне, когда прошлогодний урожай риса уже проеден, а новый урожай ячменя еще не собран. Экономический кризис привел к активизации крестьянских выступлений. По статистике отдела сельского хозяйства и лесной промышленности генерал-губернаторства, количество официально зарегистрированных конфликтов между арендаторами и землевладельцами увеличилось с 667 в 1931 г. до 1975 в 1933 г. Участвовали в таких конфликтах за 1930-33 гг. почти тридцать тысяч корейских крестьян. Чтобы предотвратить крупномасштабные протестные движения в Корее— в непосредственной близости от передовых линий войны в Китае — японские власти прибегли к маневрам, пытаясь создать у крестьян впечатление о власти как о «справедливом арбитре», «добросовестном опекуне» низших слоев корейского населения, а также одновременно усилить контроль за хозяйством крестьян, их настроениями и общественной жизнью.
