История иудаизма - [156]

Не вполне ясно, привезли ли Калонимиды мистические учения с собой из Италии или разработали их уже на Рейне. Однако ряд книг Эльазара бен Йеѓуды из Вормса, написанных после 1217 года, несомненно, выросли на рейнской почве. В них Эльазар прославляет абсолютную духовность и трансцедентность Бога: от Его сокрытого бытия распространяется видимое сияние, соединяющее божественный источник и творение. В книгах Эльазара, несомненно, так или иначе отразилась душевная травма автора, чьих дочерей и жену крестоносцы убили у него на глазах. Что касается метафизики его богословия, она разработана не вполне последовательно. Как и других представителей Хасидей Ашкеназ, его, как кажется, больше занимает приход к благочестию через раскаяние. Характерным для Хасидей Ашкеназ было подчеркивание необходимости исключительного внимания и точности в молитвах, и они собрали огромное количество эзотерических сведений нумерологического характера, которые помогали им сосредоточиться на текстах молитв; эти тексты, как правило, заучивались наизусть, а не читались по книге, чтобы ничто не отвлекало молящихся от служения [43].

Среди разнообразных мистических концепций, появившихся в этом регионе в указанную эпоху, наибольший интерес представляют размышления о роли термина «особый херувим» как антропоморфного обозначения божественного существа. Эта концепция встречается в ряде анонимных и псевдоэпиграфических текстов; р. Эльханан бен Яаков из Лондона упоминал ее еще в начале XIII века. К концу того же века те же идеи приписывались Йеѓуде Хасиду из Регенсбурга, родственнику и учителю Эльазара из Вормса. Однако они не слишком согласуются с мистическими учениями, приверженцами которых были Эльазар и другие Калонимиды, и, по всей вероятности, зародились в других группах — возможно, даже не на Рейне, а в Северной Франции. Не исключено, что аскетизм Хасидей Ашкеназ и особенно их практика умерщвления плоти появились под влиянием аналогичных практик у христиан, в первую очередь францисканцев, хотя подобная аскеза известна и в более ранней еврейской традиции — как периода Второго храма, так и талмудической эпохи, а параллель с христианской аскезой, которая в доступных нам источниках не проводится никогда, может быть объяснена духом времени, когда такой способ религиозного самовыражения воспринимался как естественный [44].

Христианским влиянием совсем иного рода могут отчасти объясняться дуалистические элементы своеобразных мистических воззрений, пропагандировавшихся неизвестным автором из Северной Испании или Прованса, который составил (вероятно, в конце XII века) «Сефер ѓа-баѓир» («Книгу яркого света»). Автор «Сефер ѓа-баѓир», скорее всего, не избежал влияния катаров, исповедовавших крайний дуализм, в котором Бог добра противостоит богу зла. В Лангедоке в эти годы катарство так распространилось, что в 1209 году был предпринят альбигойский крестовый поход, в ходе которого христиане Северной Франции поставили себе целью насадить истинную веру в гнезде катарской ереси на юге — если необходимо, путем жестокой бойни. «Книга яркого света» написана в форме мидраша, приписанного раввинам эпохи Мишны; многие поучения представлены в виде притч, а природа божественного обсуждается с привлечением ряда образов, в том числе перевернутого дерева. Автор (по его собственным словам) записал ряд божественных изречений и впервые в еврейском мистицизме придал важную роль женскому аспекту божественного; этим женским аспектом для него является Шхина (божественное присутствие). Само слово Шхина в иврите действительно женского рода, но именно в «Сефер ѓа-баѓир» аспект женственности впервые выделяется особо [45].

Работы мистиков производят стойкое впечатление, что их авторы трудились либо поодиночке, либо в небольших группах. Друг друга они цитируют только тогда, когда это выгодно. В противовес ограничениям христианского богословия, да и развитию ѓалахи и философских учений в иудаизме, мистики в своих размышлениях были относительно свободны. Находилось, конечно, место и взаимным обвинениям, однако евреи, в отличие от христиан, не считали, что неверное понимание природы божественного неизбежно ведет к обвинению в ереси. Согласно «Сефер ѓа-баѓир», корень зла лежит непосредственно в божественном, а именно в пальцах левой руки Бога; источником же зла назван женский аспект божественного мира. Схожие представления можно найти в раннехристианских гностических текстах, а также в учении катаров, однако ни то ни другое влияние не объясняет веры автора «Сефер ѓа-баѓир» в переселение душ после смерти: не исключено, что подобных воззрений придерживались в период Второго храма фарисеи (см. главу 6), а также, судя по всему, некоторые евреи в X веке (это учение заклеймили как «глупое» и Саадья Гаон, и его современники и оппоненты — караимы), однако в раввинистических кругах учение о переселении душ ранее не встречалось [46].

Судя по всему, одновременно с автором «Сефер ѓа-баѓир» предавались теософским размышлениям в Провансе Раавад и его сын Ицхак Слепой. Именно в их эпоху термин «каббала» стал стандартным для обозначения подобных размышлений. Выбор термина («традиция», «предание», буквально — «получение») важен, так как он подразумевает, что учение, открываемое путем глубокой концентрации на библейских текстах и размышлений о природе вселенной, на самом деле известно уже с древности — его нужно только открыть заново: именно мнимая древность учения придавала ему авторитет. В ту же эпоху в Провансе или за Пиренеями, в Кастилии, действовала группа мистиков, на чье религиозно-мистическое учение повлияли две другие анонимные работы — теософская «Сефер ѓа-ийюн» («Книга созерцания»), в которой описаны десять (в некоторых вариантах тринадцать) эманаций божественного, и полная размышлений «Мааян ѓа-хохма» («Источник мудрости»), где происхождение мира отчасти объясняется через последовательности первородных букв. Авторы весьма многочисленных сохранившихся от этого периода кратких мистических трактатов отличались, с одной стороны, независимостью мышления, а с другой — общими представлениями. Приписывая авторство своих книг выдающимся мужам древности (автором «Мааян ѓа-хохма» назван сам Моисей), они, как представляется, маскировали реальный опыт собственных мистических размышлений, подобно тому как авторы псевдоэпиграфических откровений эпохи Второго храма, возможно, втайне излагали собственные мистические видения.