История ислама. От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов - [133]

По-видимому, положение вещей сразу менялось. Тотчас же по полученному в Медине известии о движении Тальхи и Зубейра Алий собрал маленькую группу своих приверженцев — их было едва ли более 900. Предстояло поторопиться, насколько возможно, дабы предупредить союзников в Ираке. Дни за днями тянулись, а халиф все не мог выступить в поход, так что прежде чем он успел достигнуть границ Ирака, Басра уже пала. Когда он вступал в Зу-Кар, где когда-то происходило большое сражение между племенем Бену Бекр и войсками Хиры, перед ним предстал с печальной вестью Ибн Хунейф, прогнанный из Басры союзниками, с обрезанными волосами на бороде, бровях и ресницах. Итак, со своей маленькой толпой приверженцев Алий очутился сразу в виду вдесятеро сильнейшего неприятеля. Но вскоре прибыли в лагерь 900 куфийцев, сопровождавших Хасана, присоединилось также несколько тысяч басрийских беглецов; мало-помалу стали подходить все новые толпы вспомогательных войск, так что в небольшой армии его вскоре насчитывалось от 15 000 до 20 000 человек; более ни в каком случае не могло быть у союзников. Но халиф прежде всего рассчитывал на обаяние вверенной ему власти и все еще надеялся восстановить мир без пролития крови. Еще не покидая Зу-Кар, послал он Ка’ка’ в Басру, и действительно, предложения его были выслушаны союзниками. Невзирая на ослепление личных самолюбий, трудно было скрыть даже от самих себя, что во всех отношениях — не только ввиду внешних врагов, но и общины — тяжкая ответственность падала на того, кто направит оружие мусульман друг против друга, вместо того чтобы соединенными силами защищаться и далее распространять веру в пределах Персии и Византийской империи. Весьма возможно, что Алий пытался указать путь и средства к совместному управлению. Так или иначе, Ка’ка’ вернулся с известием, что союзники готовы вступить в переговоры, если Алий согласится удалить из своего войска всех подозреваемых в цареубийстве. Партии недовольных необходимо было поставить это условие, так как она же раструбила всюду, и с таким превеликим шумом, что мщение за смерть Османа — единственная цель всего похода. Тем не менее предложение было слишком дерзкое. Давно ли Мухаммед Ибн Абу Бекр вместе с Малик Аль-Аштаром усердно хлопотали, убеждая куфийцев перейти на сторону Алия; было бы грубой неблагодарностью отстранить их теперь от себя. Алий, однако, решился и на это. Неизменно верный и признательный доселе к своим приверженцам, в данном случае он жертвовал ради высших целей давно сложившимися убеждениями. Выступая из Зу-Кар к Басре, халиф послал наперед свое согласие на предложенное ему условие и одновременно отдал повеление всем участвовавшим в возмущении против Османа отделиться от войска и оставаться здесь на месте. Новый оборот дела не мог, разумеется, понравиться этим последним; ни на минуту не могли они сомневаться, что подвергнутся опасности быть пожертвованными ради восстановления всеобщего мира. По выступлении Алия с войсками далее они стали совещаться. Долго они спорили и наконец решились выискать случай и нечаянным нападением на союзников вызвать междоусобную войну. Втихомолку потянулась эта небольшая, но воодушевленная крайней решимостью толпа[218] вслед за войсками Алия. Когда халиф разместился в одном из предместий Басры, они укрылись в соседней Хуреибе. Несколько дней продолжались дружеские сношения между людьми Алия и союзниками; оба войска, видимо, старались сблизиться. Казалось, раздор постепенно утихал; Зубейр, как говорили, прямо обещал Алию не подымать против него оружия — носились слухи, что халифу удалось поссорить его с Тальхой и заманчивыми обещаниями перетянуть на свою сторону. Вдруг однажды, в утренних сумерках, в месяце Джумаде I 36 (ноябрь 656)[219], цареубийцы внезапно напали на отряды союзников, стоявших также в Хурейбе. Как они рассчитывали, так и случилось; с обеих сторон были убеждены, что перемирие прервано; оба войска бросились с остервенением друг на друга. Судя по тем спутанным известиям, которые дошли до нас об этом сражении, оказывается, что первая битва, в которой дрались мусульмане с мусульманами же, была жестока и упорна. Прочно установившееся религиозное единение до известной степени расторгло старинные племенные узы; многие члены одного и того же племени жили одни в Басре, другие в Куфе: вот и дерутся теперь Раби’а против Раби’а, Мудар против Мудар[220], сражаются равно друг против друга герои персидских войн и набожные начетчики Корана. Неохотно вступал в бой, конечно, один Зубейр, которому слишком много было обещано Алием во время веденных предварительно мирных переговоров; погнало его в сражение, как говорят, издевательство собственного сына Абдуллы. Вскоре оставил он, однако, поле сражения, когда успел поддержать старинную честь испытанной своей храбрости. Но невдалеке от сражающихся настигла его бесславная смерть от руки безвестного бедуина; коварно поразил этот воин стоявшего спокойно на молитве полководца, полагая заслужить этим благосклонность Алия. В пылу сражения Тальха был тоже тяжело ранен и изошел кровью прежде, чем успел достичь города. Его смерть и удаление Зубейра ослабили стойкость очутившегося без предводителей войска. Толпы бегущих мчались мимо верблюда, на котором в своем паланкине восседала Айша, «мать правоверных». Пронзительным, визгливым голосом взывала она к своим «сынам», приглашая их снова начать прерванную битву. Один из близ стоявших приверженцев ее высоко поднял святую книгу божию и ринулся очертя голову на напиравшего неприятеля, а Айша снова завыла: «Аллах! Аллах! Вспомните об Аллахе и об отчете ему». И снова заколыхались вокруг энергической вдовы пророка волны сражающихся; высоко воздымался над бойцами ее верблюжий паланкин. Наконец и он усеян был сплошь стрелами, словно еж иглами. Даже Малик, вступивший так храбро в бой с Абдуллой Ибн Зубейром и нанесший ему значительную рану, и тот принужден был отступить за невозможностью ухватиться за поводья верблюда Айши: кругом животного выросла живая стена; особенно храбро дрались люди из племени Дабба. Невольно подался Малик назад и наткнулся как раз на могучего Ка’ка’. На брошенный ему мимоходом укоризненный вопрос, уж не вздумал ли он бежать, храброму воину ничего не оставалось, как промолчать. За дело надо было иначе приняться. На стороне Алия оказался один из даббитов; он крикнул своим землякам, прося пропустить его к ним для переговоров. А сам между тем, не проронив ни словечка, быстрым ударом перерезал одно из коленных сухожилий у верблюда; животное закачалось и рухнуло. Живо подскочил Ка’ка’ со своими, овладел паланкином с Айшей, и мужественным защитникам ничего не оставалось, как отступить. Всякое преследование, умерщвление раненых и грабеж города были строго воспрещены Алием. Сама Айша, взятая в плен, нисколько не смутилась от понесенной неудачи и гневно стала разносить брата своего, Мухаммеда Ибн Абу Бекра, а также и других, вымещая на них свою досаду. Ее, конечно, не тронули пальцем и отпустили с миром в Мекку; по окончании паломничества в том же году она вернулась в Медину. Смерть обоих соперников более, чем самая победа в «верблюжьем сражении», доставила Алию неоспоримое владычество над всем Ираком, население которого теперь без сопротивления признало его своим властелином. Так как в Аравии нельзя было предполагать возмущения, по крайней мере открытого, оставался один Му’авия, продолжавший оказывать явное неповиновение халифу. Между тем, как ни мала была по внешнему пространству сирийская провинция в сравнении с владениями Алия, Му’авия все-таки располагал средствами если не значительно большими, то далеко более надежными. Необходимо было прилагать постоянные усилия, чтобы держать в руках только что завоеванные страны к востоку от Тигра; поэтому в настоящее время эти области были скорее бременем, чем помощью для того, кто ими владел. С другой стороны, Египет имел вообще малую связь с остальными провинциями и при малейшем неуспехе легко мог перейти на сторону соседей Сирии. Таким образом, кроме беглецов и союзников пророка, притекавших многочисленными толпами для борьбы с безбожным Омейядом, Алию можно было рассчитывать собственно только на иракцев, но их быстро меняющееся настроение не обещало большой выдержки. Му’авия между тем не дремал. Лишь только дела Алия стали немного поправляться, он позаботился притянуть к себе все войска под благовидным предлогом держать в страхе ненадежные пограничные округа Армении. Хотя войско его не особенно превосходило численностью пестрые толпы Алия, но он мог во всяком случае уповать на сирийцев, как на самого себя. Издавна сумел он привязать их к себе мудро рассчитанной системой строгой дисциплины и личного вмешательства, а главное — искусным применением подчас широкого оделения щедротами. И все же, когда в середине 36 (в начале 657) Алий, перенесший свою резиденцию в Куфу, обратился к нему снова с требованием признать его халифом по примеру остальных товарищей пророка, наступил и для Му’авии трудный момент. Становилось слишком ясным, что новый отказ поведет к страшной междоусобной войне и ислам может быть потрясен в самых основаниях, грозя гибелью тем, которые осмелились пожертвовать делами веры ради удовлетворения личного честолюбия. Нельзя было также представителям мекканской аристократии обманываться, что вся их кропотливая работа, при помощи которой унизительное поражение племени курейш Мухаммедом преобразилось в могущественную власть предводителей этого самого племени над возникшей новой мировой империей, обратится в прах, лишь только они согласятся подчиниться. Поэтому Му’авия вместе со старым Амром, ставшим отныне душой его политики, решили продолжать сопротивление, понятно, под благовидным предлогом все прежнего лозунга — мщения за Османа. Кто был поумнее, не более Му’авии верил в эту побудительную причину. В то же самое время написал наместник Сирии письмо к Са’д Ибн Абу Ваккасу, в котором выражал упование, что те превосходные люди, которые когда-то участвовали в выборе Османа, из первых помогут отомстить за пролитую его кровь. Он напоминал, что так поступили Тальха, Зубейр и Айша; следовало бы, по его мнению, к ним примкнуть и Са’ду. Последний ответил сухо: упомянул, что Алий в числе избирателей Османа был из первых, что же касается Тальхи и Зубейра, они бы сделали гораздо лучше, если бы оставались дома, а «матери правоверных» — да простит Аллах. Так и не пожелал он выступить из своего уединения.