История Гражданской войны в США. 1861–1865 - [48]
22 июля Линкольн зачитал своему кабинету, к удивлению всех (за исключением, возможно, Сьюарда и Уэллса), текст декларации об освобождении, которую намеревался опубликовать. Вновь повторив, что целью войны является восстановление Союза, он предложил освобождение как «уместную и необходимую военную меру для достижения этой цели». Сьюард взмолился об отсрочке, опасаясь, что на фоне упадка общественного духа эта декларация может быть «расценена как последняя мера истощенного правительства, крик о помощи, что правительство протягивает руки Эфиопии… [в] последнем вопле отступления. Я поддерживаю эту меру, – добавил он, – но предложил бы вам отложить этот вопрос до того, как вы сможете предложить его обществу на волне военных успехов, а не сейчас, в период наших величайших военных катастроф». Президент не рассматривал проблему под таким углом зрения. Пораженный мудростью Сьюарда, он «отложил черновик декларации в сторону, решив дождаться победы».[396]
Это совещание было секретным, и радикалы, не подозревая, что Линкольн был намерен пойти столь же далеко, как хотели они, продолжили критику. «Какая жалость, – писал Чарлз Элиот Нортон, – что президент не считает нужным выпустить четкую и ясную декларацию!»[397] Таддеус Стивенс охарактеризовал предложенное Линкольном освобождение за компенсацию как «самое водянистое, пресное и невыразительное предложение, когда-либо делавшееся американскому народу», и заявил, что «кровь тысяч… гниющих в безвременных могилах взывает к душам этого конгресса и кабинета». Администрация, сказал он, должна освободить рабов, призвать их в армию и «отправить убивать их господ, если те не подчинятся нашему правительству».[398] Самнер, в беспокойстве меряя шагами свой кабинет, воздев руки, воскликнул: «Молюсь за то, чтобы президент, отложив это дело, оказался прав. Но я боюсь, почти уверен, что он неправ. Не сомневаюсь в его верности этому делу, но не могу понять его».[399] Карл Шурц был солидарен с Самнером и тоже критиковал президента за то, что тот отказался от немедленного освобождения рабов, но впоследствии честно признался, что Линкольн оказался мудрее, чем он.[400] Грили, в своей «Молитве двадцати миллионов», опубликованной в нью-йоркской Tribune, заявил президенту: «Мы недовольны тем, что дело Союза пострадало и продолжает глубоко страдать от вашей ошибочной задержки с выступлением против рабства». Это дало возможность президенту 22 августа выступить с публичным ответом. «Моя главная цель в этой борьбе, – написал он, – сохранение Союза, а не спасение или уничтожение рабства… То, что я делаю в отношении рабства и цветной расы, я делаю из убежденности в том, что это поможет спасти Союз; и то, от чего я воздерживаюсь, я делаю потому, что не верю, что это поможет спасению Союза».
Линкольна и Грили можно рассматривать как характерных представителей двух типов ведения политики. В их личных отношениях не прослеживается ни малейшей симпатии; они были не в состоянии одинаково смотреть на вещи. Линкольн понимал людей, Грили – нет. У Линкольна было тонкое чувство юмора, у Грили оно отсутствовало напрочь. На самом деле в ходе всех их встреч на протяжении многих лет Линкольн ни разу не поделился с серьезным редактором ни шуткой, ни анекдотом, зная, что они не будут восприняты. Газета Tribune, хотя уже не имеющая такого влияния на формирование общественного мнения, каким обладала с 1854 по 1860 год, оставалась заметным явлением и выражала мысли, возникающие в умах множества честных людей. Никто не понимал это лучше, чем президент, который, формулируя свою политику в открытом письме Грили, одобрительно высказался о редакторе газеты и тех, чье мнение она выражает. Слова Линкольна были повсеместно опубликованы и, несомненно, прочитаны почти всеми мужчинами и женщинами Севера. Они были действительно здравыми. Трудно было более убедительно изложить свою позицию. Его политика была верной и целесообразной, обращалась к разуму его народа и вселяла надежду.[401]
Июль и август 1862 года были еще одним периодом такого общественного уныния, когда северяне вполне могли бы прекратить борьбу, если бы перед их мысленным взором не стоял такой безупречный лидер, как Авраам Линкольн. Отступление к реке Джеймс стало тяжелым ударом по их уверенности в Макклеллане и Потомакской армии. Нортон выражал серьезное беспокойство многих и многих, когда спрашивал Джорджа Уильяма Кертиса: «Как вы думаете, в безопасности ли армия на Джеймсе?»[402] Лоуэлл сформулировал мнение бесчисленного множества сограждан, написав: «Не вижу, что нас может спасти, кроме чуда».[403]
История ответила на вопросы Нортона: «Сумеет ли Линкольн овладеть ситуацией или она выскользнет из его рук? Достаточно ли он велик для настоящего времени?»[404] Шурц написал Линкольну, что его «личное влияние на общественное мнение», его «нравственная сила» безмерны;
