История города Афин в Средние века - [184]
Весьма тягостно, но более понятно, чем все другое, полное отсутствие в Афинах и вообще в Элладе туземных летописцев. Так как византийские хронографы не удостаивали вниманием историческую жизнь эллинов, то потомство лишь у последних могло искать данных этого рода. Утверждали, правда, что каждый греческий город имел в Средние века свою городскую хронику, в которую, как в жития святых, вносились исторические предания, и что хроники эти, сохранившиеся только на Кипре, были уничтожены турками. Это, конечно, возможно, но, к сожалению, не меняет того факта, что мы все-таки ничего не знаем о существовании таких летописей в Афинах и других городах Эллады.
Лишь одна Морея прославилась национальной летописью, которая, к счастью, сохранилась благодаря копиям в некоторых западных библиотеках. В то время, как до нас не дошло ни одно изложение истории Афин при франкских герцогах, мы имеем и греческую, и французскую хроники завоевания Пелопоннеса франками: драгоценные памятники обоих языков, на которых здесь говорили в XIV столетии, имеющие и историческое значение, несмотря на басни и ошибки, заключающиеся в них, эти хроники суть по преимуществу исторические книги. Греческая изложена в форме народной героической эпохи, отличающейся от прозы только «политическим» стихом. Так как она задумана шире, полнее и оригинальнее, чем французская, прозаическая, то на этом основывают мнение, что последняя представляет собой лишь одну из ее версий. Она была также переведена на итальянский язык и по поручению знаменитого Эредиа была изложена даже на каталанском языке.
Счастливая мысль изобразить в общедоступном произведении покорение Морей франкскими героями, а также рассказать потомству о подвигах и судьбах их потомков в течение всего XIII столетия могла, естественным образом, явиться лишь в то время, когда франкское государство в Пелопоннесе если и не исчезло с лица земли, то склонялось уже к полному упадку. Идея такого произведения могла прийти в голову только морейскому франку; быть может, он был наведен на эту мысль каким-либо государем или выдающимся феодалом. Предполагали, что это был Бартоломей Гизи, потому что на рукописи французской хроники отмечено, что в его замке в Фивах был экземпляр «Книги о завоевании». Но хотя Гизи и был облечен саном коннетабля ахайского, он, однако, был не мореец, но коренной венецианец и потому не имел, конечно, того живейшего интереса к истории дома Вилльгардуен, какой предполагает такое поручение составить эту историю. Несомненно, что составитель греческой эпопеи был человек, глубоко проникнутый франкским национализмом: он не только идеализирует франков, но дает самое необузданное выражение своему презрению к грекам и их церкви. Очевидно, его произведение рассчитано не на греческого читателя или слушателя, но лишь на франков, и то не на Западе, но в самой Греции. Но вместе с тем летописец выказывает исчерпывающее знакомство со всей греческой жизнью; постоянно извращая или передавая в народной форме французские исторические и географические названия в Морее, он никогда не ошибается в греческих названиях, и он пишет на простонародном языке Морей. В нем предполагают поэтому греко-франка или гасмула.
Во всяком случае, эта стихотворная хроника есть выдающееся явление в культурной истории франкской Греции. Она доказывает, что преобладание греческого языка было здесь так велико, что его вынуждены были усвоить даже франки. В том же XIV столетии норманны в Англии отказались от исключительного употребления в литературе французского и латинского, и вслед за Ричардом Ролле и Лоренсом Минот выступает Чосер — создатель английского поэтического языка. Ввиду отсутствия других словесных произведений вроде греческой стихотворной хроники, происходящих из Фив, Афин или Спарты, мы, конечно, не имеем основания считать ее доказательством, что во франкской литературе Греции произошел такой же процесс, как и в английской литературе. Слияние языков пошло в Британии гораздо дальше, чем во французской Греции. Хотя английский язык остался вполне германским наречием, так как сохранил англосаксонские флексии, однако, усвоив себе массу французских слов, он сделался той помесью романского и германского элементов, подобной которой нет на всем пространстве человеческой речи. Английский язык пытался смягчить это противоречие германским видоизменением и произношением французских звуков, и именно это сделало его одним из противнейших для слуха языков; но все же на этом языке писал свои бессмертные творения величайший поэт всех времен, а его дивная простота делает его более способным, чем всякий другой язык, стать международным всемирным языком.
Но превращение греческого языка в новоэллинский, обусловленное разложением грамматики, исчезновением падежных окончаний, потерей наклонений — особенно неопределенного, — не имеет ничего общего с воздействием латинского и романского языков. Сношения греков с чуждыми, особенно с господствующими над ними народностями, вызвало появление иностранных слов в их родном языке; выражения из законодательного и административного словаря римлян наводнили юридический и литературный язык византийских греков, и новогреческая речь эпохи франков полна заимствованных французских и итальянских слов не только из области феодального и военного обихода. То же заимствование иностранных слов свойственно, в той или иной степени, всякому живому языку, но особенно немецкому, главным образом, в эпоху его одичания после тридцатилетней войны; даже в наше время требуются немалые усилия, чтобы очистить его от ненужных французских слов
