История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века - [40]

На её глазах появляются слезы. Её утешает разволновавшийся Генрих Четвёртый. Шарлотта Кордэй наливает ей немного виски. Император Цезарь выражает ей всеобщее восхищение. Бланка Кастильская трёт ей виски. Она пользуется признанием. Мои Берю заслужили полное уважение.

Александр-Бенуа, благородный герой этой жестокой, чёрной битвы (чёрной от икры) медленно обмахивается. Он сдерживает урчания в животе, выпускает несколько самых шумных и говорит со скромной улыбкой победителя, что всё это ерунда и в следующий раз он покажет, на что он способен. Несмотря на такое заявление, мы всё же видим, что он слегка перебрал. Как только внимание, которое он вызвал, рассеивается, он падает на канапе, как обессилевший альбатрос на риф.

Я подхожу к нему.

— Ну как? — волнуется он.

Я кладу руку на его плечо.

— Солдат, — говорю я, — я вами доволен!

Он вздыхает, затем его прекрасное гордое лицо расцветает, словно садовый вьюнок на заре.

— Слушай, — говорит Толстяк, — пока я отдышусь, расскажи ещё немного Истории.

Опережая протест с моей стороны, он спешит добавить:

— Да и место подходящее! Всё равно что в Музее Гревена. Объясни мне, кто в кого одет… Ты говорил про Людовика Одиннадцатого. Ты его здесь видишь?

Я озираюсь по сторонам и наконец вижу одного невзрачного типа, который своей одеждой и телосложением явно напоминает Карла Восьмого.

— Вон там, рядом с окном, — показываю я Берю.

— Заморыш, который кадрит эту старуху?

— Он самый! Видишь, в зеленоватой шляпе с медалями? В плаще из серого сукна, в блеклых штанах и с жёсткими волосами.

Берюрье Благодушный делает гримасу.

— Он какой-то неказистый, твой король Франции! Не хочу обижать монархию, но он больше смахивает на бомжа. Когда он принимал иностранных кингов и они зажигали огонь под Триумфальной аркой, он, наверное, выглядел жалким на Елисейских Полях. Тем более что короли, когда они приезжали с визитом в Париж, надевали свою праздничную корону!

И он качает головой с неодобрением.

— А после этой макаки, Сан-А, кто был следующий?

— Карл Восьмой.

— Чёрт, снова Шарло, у них что, была мания? Скажи лучше, сколько их было всего?

— Одиннадцать, — отвечаю я.

Берти пришла в себя после недомогания и присоединяется к нам.

— Об чём разговариваете? — спрашивает нежная маргаритка.

— А ты не догадываешься? — отвечает победитель.

— Об Истории?

— Лично, — уверяет Толстяк. — Сан-А собирался рассказать про Карла Восьмого. Давай, Сан-А!

— Ему было всего тринадцать лет, когда умер папа Людовик Одиннадцатый. Его сестра, Анна де Боже, временно исполняла его обязанности. У этой девочки кое-что было в голове! Она задумала объединить Бретань с королевством.

— Зачем? — перебивает Б.Б. — Бретань разве не была французской?

— Нет, она была бретонской.

Берюрье качает головой.

— А ведь во мне есть и бретонская кровь через дружка моей матери! В общем, все французы — иностранцы. Откуда бы ты ни был родом, ты узнаёшь, что раньше ты был не французом. А в других странах такая же ерунда?

— Такая же, Берю.

— Тогда почему люди всё время кричат, один громче другого, о границах, патриотизме и размахивают своими флагами?

— Не думай об этом, Берю, и, в особенности, не задавай вопросов своим соотечественникам, иначе тебя примут за паршивую овцу. Никогда никому не говори, что единственная настоящая родина человека — это человек, иначе тебя назовут сумасшедшим, слишком умным, коммунистом, анархистом, декадентом, отщепенцем, маргиналом, космополитом, варваром, неудачником и, хуже всего, поэтом. Пусть за тебя думают картографы. Им все верят, хотя они наносят некоторые границы пунктиром, а в другой руке держат резинку, чтобы тут же стереть то, что они начертили.

— И что же эта Анна де Боже? — торопит Толстуха.

— Уже на подходе, прекрасный коннетабль. Эта малышка была такой же проворной, как и её папаша. Чтобы присоединить Бретань, она применила очень простой способ: она женила своего младшего брата на наследнице бретонского герцога, Анне.

— Их обеих звали Аннами? — удивляется Берти.

— Йес, мадам.

— Замок французских королей был замком двух Анн, — смеётся Бугай.

— Я упомяну об этом[99]. Итак, Карл Восьмой женится на малышке-бретонке и начинает править. Для Франции это было несчастьем. Людовик Одиннадцатый и его малышка были с головой. Тогда как Карл был недалёким. Вместо того чтобы управлять кладовой Франции по-умному, он начал войну против итальянцев с целью захватить Неаполитанское королевство.

— Надо же! Если он так любил Наполи, съездил бы туда в отпуск, как все люди! — не одобряет Берюрье, носитель мудрости. — И что, ему удалось завоевать это королевство?

— Поначалу да. Но если неаполитанские воины были побеждены, то их жёны взяли сокрушительный реванш.

— Неужели все неаполитанки стали Жаннами д'Арк? — удивляется Берта.

— Нет. Они взяли верх над французской армией как раз потому, что не были святыми. Прелести этих дам не нуждаются в рекламе с тех пор, как существует Турин-Клуб[100], так что они втянули французских солдат в удовольствия, которые плохо сказались на армейской дисциплине. Оккупация Неаполя больше напоминала пребывание в раю. Правда, это длилось недолго, потому что наши солдатики подхватили нехорошую болезнь.