История философии. Средние века - [76]

Отсюда не следует, что Фома считает философию и теологию не имеющими отношения друг к другу. Впрочем, по мнению Фомы, самый легкий способ постигнуть эти отношения – это взглянуть на эти столь непохожие науки в свете его представлений сверхъестественной цели человеческой и его предназначения. Он видит человека признанным достигнуть, посредством божественной милости и богоугодного образа жизни, непосредственного созерцания Бога на небесах. Для достижения этой цели человеку необходимо уже некоторым образом знать Бога и его волеизъявление. По этой причине познание Бога достигается и в философии, посредством человеческой мысли. Впрочем, «почти вся философия направлена к постижению Бога». Тут нужно заметить, что философское богословие является кульминационным моментом философского мышления и не обходится без прочих частей философии. Философия, однако, значима, во всяком случае, только для немногих людей, в то время как все люди призваны к познанию Бога. Более того, философское знание Бога, пусть и настоящее, ограничено и не распространяется на самооткровение Бога в Христе. Поэтому откровение нравственно необходимо, если все люди стремятся к достижению цели, для которой созданы. Ведь теология является наукой, которая имеет дело с божественным самооткровением о Христе и через Христа. Что же касается поведения человека, то разум действительно может иметь определенные представления об основных этических принципах. Философская этика сама по себе, тем не менее, ничего не знает о сверхъестественной конечной цели человека и о жизни во Христе, через которую последняя становится достижимой. Следовательно, хотя философская этика обосновывает разумные начала нравственной жизни, в определенных отношениях она ограниченна и поэтому нуждается в соотнесении с христианской этикой. В конце концов постижение Бога – как философское, так и богословское – подчинено и ориентировано на опытное, непосредственное познание, «посредством знакомства» в несовершенной форме достижимое в мистическом состоянии, а в совершенной в созерцании Бога на небесах.

Подобная обобщенная схема, естественно, не вполне соответствует представлениям Фомы Аквинского. Все это характерно для всех богословов. Так, ее можно найти у Бонавентуры. Однако Фоме Аквинскому присуще гораздо более глубокое, в сравнении с присущим большинству богословов, понимание ценности философских и научных исследований и того обстоятельства, что они обладают собственными методами и приемами, в которых обращение к авторитету не имеет решающего значения. Теология, «святое учение», обращается к Писанию и снискавшим доверие соборным определениям, но в философии обращение к авторитету является слабым доводом.

О познании с психологической точки зрения средневековыми схоластами написано достаточно, однако они не мучили себя вопросами, касающимися возможности познания вообще. Для Фомы Аквинского же очевидно, что мы обладаем знанием определенных истин – мы знаем то, что мы их знаем. В контексте дискуссии о духовном знании, самом по себе, он замечает, что «никто не осознает того, что он понимает, кроме того случая, когда он что– либо понимает; ибо понимание чего-либо предшествует пониманию того, что это понимается». В соответствии с этим, если нечто познается, то мы уже знаем, что знаем. И, познавая то, что мы познаем, мы в состоянии говорить о способности ума к познанию. В случае с Фомой Аквинским было бы ошибкой полагать, что всего лучше было бы начать с вопроса о способности познания вообще. Разумеется, можно полагать, что мы что-то знаем и в том случае, когда ничего не знаем. Несомненно, возможно ошибочное суждение. Но ведь есть возможность исправлять ошибки, и весь процесс распознавания и исправления ошибочных суждений предполагает, что мы способны понимать истинные утверждения и знаем, что способны к этому.

Простое наличие разумных способностей, конечно, не влечет вывода о том, что в своем исходном положении они являют собой некий врожденный запас идей или знаний. Для Фомы Аквинского ум сам по себе обладает способностью к познанию и, поскольку связан с природным порядком вещей, не способен прийти к познанию кроме как посредством опыта, первичной формой которого является чувственный опыт или опыт чувственного восприятия. Но это отнюдь не значит, что чувственные впечатления пассивно воспринимаются разумом. Так, если разум воспринимает опыт причинно-следственных связей в окружающем мире и формирует отвлеченные понятия причинности, предметности и начала существования, то он способен усмотреть связи между возникновением предмета и причиной, обуславливающей его возникновение. Таким образом, можно формулировать общие и необходимо истинные суждения, наподобие того, что всякое возникновение совершается вследствие действия внешней причины. Именно тогда становится возможным переступать пределы видимого мира таким образом, что это позволяет соотносить чувственно воспринимаемые предметы с тем, что превосходит чувственное восприятие. При этом наши знания «могут быть осуществлены только потому, что добыты посредством чувственно воспринимаемых вещей». Ведь, «понимая нечто в телесных предметах, мы должны вновь возвращаться к образам тел». И хотя, как утверждает Фома, первичными объектами человеческого познания служат материальные предметы, разум не ограничен ими в потенциально открытой для себя области познания. Вместе с тем, благодаря своим собственным силам, разум способен постигать существование чисто духовных сущностей только в той мере, в какой материальные вещи раскрывают себя активному и размышляющему уму, как зависящие от того, что превосходит их. Кроме того, постигая духовные сущности, разум, согласно Фоме Аквинскому, не может рассчитывать на помощь чувственных образов. Человеческая душа по своей природе – это основа жизни нашего тела, и ее мышление и познание окрашены определенным образом.