История Европы. Том 2. Средневековая Европа - [404]

Приходится искать обходные, непрямые пути для того, чтобы хотя бы в ограниченной мере приблизиться к пониманию мыслей и чувств «безмолвствующего большинства» средневекового общества, и в частности его представлений о человеке. Эти пути пролегают через анализ тех сочинений, которые были адресованы не образованной элите, а именно невежественным, «идиотам». Авторы таких текстов искали контакта с массой верующих, стремясь внушить им определенные истины и идеи, а потому неизбежно испытывали с их стороны эмоциональное и интеллектуальное давление. Они должны были найти со своей аудиторией общий язык понятий, образов, и в их сочинениях можно отчасти расслышать голос толпы, к которой эти авторы адресовались. Таковы упомянутые выше дидактические «примеры», проповеди, рассказы о видениях загробного мира, «жития» святых.

Видимо, здесь и надлежит искать ответ на вопрос: как понимал человек средневековья свое предназначение и сущность?

Приводимое мною ниже рассуждение известного немецкого проповедника-францисканца Бертольда Регенсбургского лучше всего раскроет интересующую нас проблему. Бертольд проповедовал преимущественно в Южной Германии в период между 1250 и 1272 гг., обращаясь в первую очередь к горожанам. Время его деятельности совпадает с периодом «междуцарствия» в Империи, ознаменовавшегося глубоким распадом общественных связей, острой социально-политической борьбой, усилением рыцарского разбоя и ухудшением положения низов в деревне и в городе. Общественное беспокойство резко возросло, и в этой кризисной ситуации конечные проблемы человеческого бытия естественно вышли на первый план. На них по-своему отвечали современники Бертольда Регенсбургского. Так, Вернер Садовник в поэме «Крестьянин Гельмбрехт», своеобразной притче о блудном сыне, вывернутой наизнанку, рисует распад крестьянской семьи, отпрыск которой стремится войти в ряды рыцарства и, будучи отвергнут собственным отцом, погибает жалкой смертью. В это же время создаются замечательные скульптурные ансамбли фигур основателей Наумбургского собора, с их небывалым проникновением во внутренний мир человека, как и другие наивысшие достижения немецкой готики — скульптуры в соборах Бамберга, Магдебурга, Майнца и Майсена.

Но, пожалуй, наиболее прямой и ясный ответ на вопрос о сущности человека дает Бертольд. Одну из своих проповедей, собиравших, по свидетельству современников, массы народа и пользовавшихся огромным успехом, он посвятил толкованию евангельской притчи о талантах. Господь, говорит проповедник, даровал людям пять талантов («фунтов»), мы должны бережно с ними обращаться, приумножать их и в конце концов возвратить Творцу. Первый «талант» — наша собственная «персона». Ее существо раскрывается при дальнейшем перечислении даров божьих. Ибо второй «талант» — это наше служение, должность, занимаемая человеком, его «призвание». Каждый богом приставлен к месту, которое он занимает, и должен верно ему служить в своей должности. Кто накормит нас, вопрошает проповедник, если крестьяне стали бы господами? Бертольд не знает «человека вообще», человек принадлежит к определенному разряду, сословию, наделен общественной функцией и должен видеть в ней свое предназначение.

Следующий дар, полученный человеком от бога, это его имущество, богатство. Бертольд весьма далек от проповедников, лишавших собственность морального значения. Напротив, говорит он, человек должен заботиться о своем имуществе и приумножать его, ведь он — лишь управитель богатства, принадлежащего богу. С помощью имущества, которым он располагает, он должен кормить себя и свою семью и помогать бедным. При этом проповедник признает, что богатства распределены не поровну, у одних много, у других мало, а у некоторых и вовсе ничего нет. Но каждый должен довольствоваться своей долей, какова бы она ни была.

Четвертый «талант», дарованный Создателем человеку, — это время его жизни. Им тоже необходимо распоряжаться осмотрительно и бережно. В XIII в. «время церкви» еще не сделалось, как это произойдет впоследствии (в XIV—XV вв.), «временем купцов» — в глазах Бертольда Регенсбургского, оно остается достоянием Господа, хотя он и подчеркивает его земную ценность.

Наконец, пятый дар Господа — любовь к ближнему. Но как изменилось содержание и этого понятия! Фиктивный собеседник Бертольда, якобы прерывающий его рассуждение, вопрошает: «У меня одна ветхая одежонка, а у тебя, брат Бертольд, имеются два или несколько добротных плащей, но ведь ты не поделишься со мной». Бертольд в ответ: «Да, у меня есть хорошие одеяния, а у тебя нет, однако я из них ничего тебе не отдам». Любовь к ближнему заключается не в том, чтобы делиться имуществом, а в том, чтобы желать ближнему того же, чего желаешь себе. «Себе желаешь царства небесного — пожелай его и ближнему своему». Старая евангельская заповедь, согласно которой нужно делиться с нищим последней рубашкой, не просто обесценена, — подобное требование есть, по убеждению Бертольда, несомненный признак ереси!

В проповедях Бертольда Регенсбургского человек представляет собой не только единство души и тела, но социальное существо, занимающее отведенное ему место в общественном целом, которому оно призвано служить, личность, обладающую собственностью и временем и с толком ими распоряжающуюся. Земные ценности не отрицаются, а, наоборот, утверждаются, ибо они даны человеку Господом. В сознании Бертольда Регенсбургского витает образ социального строя, как он виден из города. Это явствует и из другой его проповеди, в которой он, сопоставляя общественные группы с рангами ангельской иерархии, дает развернутый перечень сословий и профессиональных разрядов, причем оказывается, что все внимание его устремлено на купцов и ремесленников. Перед нами — своего рода «антропология» и «социология» средневекового проповедника, ориентированные на его аудиторию — горожан, жителей крупных немецких городов, таких, как Аугсбург или Регенсбург. Так раскрывается в его проповедях оценка человеческой личности, взятая не с абстрактной стороны, а в своей социально-исторической конкретности.