История девяти сюжетов - [28]
Точный, прозорливый штрих, делающий честь сердцеведению Дюма!
Вмешательство «англичанина» сочетает сюжетную неожиданность с психологической.
Крушение «Фараона» означает крушение всех надежд Морреля. Правда, уполномоченный банка «Томсон и Френч» дает несчастному арматору трехмесячную отсрочку. Но что будет, когда срок кончится?
На этот счет у англичанина есть свои планы. Он сообщает по секрету дочери Морреля, что она получит от него письмо за подписью «Синдбад-Мореход», и берет с нее обещание, что она выполнит все, что там будет сказано.
В течение трех месяцев дамоклов меч краха висит над Моррелем. Спасение в последний момент, конечно, приходит — прием эффектный и давно известный. Но Дюма вносит новое в способ ведения действия: чем ближе к финалу, тем он больше растягивает время, до крайней степени усиливая и напряжение событий и волнение зрителя.
Что это значит — «растягивает время»? Сейчас увидим.
В ожидании дня уплаты Моррель мечется в поисках спасительного кредита. Все усилия тщетны, честность Морреля уже не котируется. Пошатнувшемуся арматору отказывают в помощи все. В том числе и те, кто многим ему обязан.
Счет идет на недели.
В романе это занимает одну страницу.
Наступает последняя неделя. Запершись в своей комнате, Моррель что-то пишет по ночам. Объятая тревогой дочь подсмотрела в замочную скважину. Отец пишет на гербовой бумаге. Ужасное подозрение леденит душу Жюли: не пишет ли отец завещание? Значит… Жюли вызывает из армии брата Максимилиана, офицера.
Счет идет на дни.
В романе это занимает три страницы.
Наступает ночь с 4 на 5 сентября. Завтра в 11 часов утра кончается срок. Теперь уже семью Моррелей терзает не только вопрос об уплате. Опасность более страшная: останется ли отец в живых?
До трех часов утра Моррель пишет в кабинете. Утром приезжает Максимилиан. Тут же появляется посланец англичанина с запиской: «Дело идет о спасении вашего отца».
В записке указан адрес, куда должна немедленно отправиться Жюли, попросить у привратника ключ от комнаты в верхнем этаже. Там на камине лежит красный шелковый кошелек. Нужно, чтобы отец получил его до 11 часов.
Итак, спасение? Но записка кончается предупреждением, что Жюли должна прийти одна. Если она будет со спутником, привратник ответит, что не знает, о чем идет речь.
Что делать? Нет ли тут ловушки? Не угрожает ли ей беда? Жгучие колебания терзают ее.
Служащий отца, Эмманюэль (он и Жюли давно любят друг друга) советует ей пойти. Он открывает всю безнадежность положения. В 11 часов утра нужно выложить триста тысяч, а в кассе нет и пятнадцати.
В безумной тревоге Жюли спешит по указанному адресу. Успеет ли?
Счет идет на часы. Меньше, чем на часы.
В романе это занимает четыре страницы.
Приехавший Максимилиан бросается отцу на шею и отступает, упираясь рукой в грудь отца.
«Отец, — сказал он, побледнев, как смерть, — зачем у вас под сюртуком пистолеты?»
Счет идет на минуты.
Время лихорадочно отстукивает их стук. И в то же время оно невероятно мучительно растянуто. «Заторможено», по знаменитому термину Виктора Шкловского.
С приходом сына Моррель, казалось бы, должен был отбросить навязчивую мысль о самоубийстве. Но отец не только не отказывается от своего намерения, он открыто заявляет сыну о бесповоротности своего решения. «Кровь смывает бесчестье».
Три с половиной страницы тянется душераздирающий разговор. «Я жив, и ты стыдишься моего имени; я мертв, и ты гордо поднимаешь голову и говоришь: «Я сын того, кто убил себя, потому что первый раз в жизни был вынужден нарушить свое слово», — говорит Моррель.
Страшно сказать — сын соглашается с ним. Он хочет разделить его судьбу — протягивает руку за вторым пистолетом.
Уже две смерти стоят у порога.
Но Моррель находит убедительные слова, чтобы остановить сына: «А мать?.. А сестра?.. Кто будет кормить их?»
Все бешенее стук минут. Волнение напряжено, казалось бы, до предела. Но нет, предел еще не наступил.
Моррель отсылает сына. Он один. До одиннадцати часов остается еще семь минут.
«Он снова взял в руки оружие, полуоткрыл рот и вперил глаза в часовую стрелку; он взвел курок и невольно вздрогнул, услышав щелканье затвора».
Счет идет на секунды.
Чем больше растянута пружина, тем с большей силой стремится она сжаться.
Время сейчас уплотнено, подобно атомному ядру, как бы мы сейчас выразились.
«В этот миг пот ручьями заструился по его лицу, смертная тоска сжала ему сердце; внизу лестницы скрипнула дверь.
Потом отворилась дверь кабинета.
Стрелка часов приближалась к одиннадцати.
Моррель не обернулся; он ждал, что Коклес сейчас доложит ему: «Поверенный фирмы «Томсон и Френч».
И он поднес пистолет ко рту…»
Напряжение достигло высшей точки.
И тут хорошо знающим роман неожиданно приходит в голову, что Дюма предвосхитил динамику будущего, тогда еще неизвестного искусства кино.
Дюма подготовил великие монтажные открытия Гриффита и Эйзенштейна. Помните «Броненосец «Потемкин», — как нестерпимо тянутся мгновения, когда бунтующих матросов вызывают на верхнюю палубу, накрывают брезентом, против них выстраивают караул с наведенными ружьями, командир уже отдал команду «Залп!»…
