История четырех братьев. Годы сомнений и страстей - [11]

— К дяде Осипу пойдем, Алешка говорит, это наш дядя устроил мировую войну, — сказал Вова.

Мать осторожно глянула на учителя. Тот усмехался, глаза были острые, в лице читалось: разбитные, но — улица!

Напрасно Илья связался с барышней, подумала мать, она под отцовской властью, а он больно суров, не подступись.

Гость есть гость, и мать затопила печь, то и дело заглядывая в комнату: при учителе дети присмирели, но надолго ли? Оказалось, ненадолго. Заявился Николашенька — этот что-то зачастил, — под мышкой у него пачка книг, перевязанная бечевкой, и он с порога закричал во весь голос:

— Привет астраханским индейцам!

Дети выбежали и также во всю мочь, перебивая друг друга:

— Хоу, хоу, кто пришел!

— Ого-го-го! Это что у тебя?!

А Николашенька кричит, словно глухим:

— Луи Буссенар, Купер, Жаколио, Дюма-отец! Это Алешке!

Мать с трудом успокоила их, и Саня спросил, как дела дома. Николаша, махнув рукой, ответил:

— Хуже некуда. Отец почти что банкрот.

Мать улучила момент, сказала:

— Передай матери… может, зайдет? Все же мы сестры.

Дело в том, что к своей сестре Марусе мать не ходила с прошлого года. С того самого времени, когда она по приглашению сестры ездила к ней на дачу в Ессентуки. Возила она и Вову с собой. Случилось, она там целых два дня пекла, варила, даром что у Маруси и прислуга была, с ног сбилась, ночь не спала — дядя Осип ждал важных гостей. А собрались гости, Гуляеву даже к столу не пригласили. И она на следующий день забрала Вову — и была такова. В то время дядя Осип имел приличную долю в одной промысловой компании. Но с тех пор дела его сильно пошатнулись, и он предпринимал отчаянные усилия, чтобы удержаться на поверхности. Он даже сказал как-то: у разорившегося промышленника, если он благородный человек, только один выход — пустить себе пулю в лоб. Но, верно, у него не хватило либо благородства, либо решимости.

В комнате стало жарко, дети открыли форточку, а Вовку уже вынесло зачем-то на улицу, и оттуда донесся его звонкий голос: «Распутин!» Санька глянул в окно и выбежал вон. Это Вовка бросил Горке в лицо «Распутин», и быть бы ему на этот раз избитым нещадно… Саня взял Горку железной рукой и основательно встряхнул. Тот вырвался, перебежал на другую сторону улицы, и в открытую форточку камнем влетел его злой крик:

— Пролетарии! Голь! Беспортошные! Я вам всем припомню!

По лицу учителя пробежала кислая гримаса, но мать уже решила про себя: шут с ним, так и так с ним детей не крестить: война! Да и молоды оба — и Илья, и гимназисточка эта. А все же было от встречи и досадно и тревожно. И вроде — обидно как-то.

Едва она проводила барышню с учителем, пожаловал, остановив сани перед воротами, совсем необычный гость — сам рыбопромышленник Лариков.

Испокон веку приказчики приходили хозяев поздравлять, а тут хозяин приехал навестить — и не какого-нибудь большого приказчика, а простую работницу. Правда, отец на Ларикова десять лет работал, и заехал старик лишь на минуту и потому только, по его словам, что Гуляев мастер своего дела и за малую провинность на фронт угодил при четырех-то несовершеннолетних детях, в то время как иные балбесы и ветрогоны и воевать не воюют, и работать не работают.

Лариков скинул в прихожей дорогую шубу, погладил бритый подбородок, перекрестился на образа. Глаза у него были быстрые, смотрели они из-под крутого лба бойко. Взгляд был веселый и бегучий, мигом обежал и детей, и обстановку в комнате.

— Значит, так и живете. Справно, — сказал он.

Мать спросила, не выкушает ли он рюмочку вина, он сказал: «С удовольствием» — и выкушал, закусив пирожком. Потрепал по щеке Володьку, велел кликнуть кучера — тот принес пакет, в котором оказались елочные украшения, — спросил, учатся ли ребята, удивился, что все учатся, похвалил, сунул матери пятирублевую бумажку и пошел к двери. Мать сказала:

— Денег-то и не надо бы…

Но старик оборвал строго:

— Ты гордая, я знаю, и муж твой гордый, да ты не об себе только, ты об детях думай. Я от тебя больше зарабатываю. И сыновья наши вместе в гимназии учились.

Идя следом за стариком, мать с тревогой спросила, какие дела на фронте.

— Какие там дела! Не сегодня-завтра вовсе развалятся! Кругом одно предательство да казнокрадство! — ответил старик сердито и с этими словами отбыл.

Со двора его провожал соседский мальчишка Степка, который, кривляясь, пел:

Когда я был аркадским принцем,

Я во дворце недурно жил,

Гулял я с Гришкой Распутинцем,

Вино и пиво с ним я пил.

— Знать, и вправду плохи дела, коли старик Лариков забеспокоился, ко мне в гости пожаловал! — сказала мать. — Вот он пять-шесть домов объедет, а по городу слух: «Старик Лариков о семьях фронтовиков, своих бывших ловцов, заботится». Он и раньше посылал подарки для ловецких женушек и детей. А сам, передают, среди своих, промышленников, говаривал: «Если ловец не просит денег вперед, значит рыбы наворовал. А если на баню просит, знай, украл вдвое». Бо-ольно хитер!

Санька с Алешкой и Николашенькой собрались кататься на салазках. О самом младшем и забыли. И младший был уязвлен. Лишь напоследок Алексей вспомнил:

— Айда, «Астраханский вестник»!

— Не пойду, — сказал Вова, глядя в пол.