История «Бродячей собаки». Золотая тусовка Серебряного века - [9]
Я умер и засмеялся. Просто большое стало малым, малое большим. Просто во всех членах уравнения бытия знак «да» заменился на знак «нет». Таинственная нить уводила меня в мир бытия, и я узнавал вселенную внутри моего кровяного шарика. Я узнавал главное ядро своей мысли как величественное небо, в котором я нахожусь... И я понял, что всё остальное по-старому, но только я смотрю на мир против течения.
Он умер в 37 лет.
В отличие от многих других «собачников», у Хлебникова никогда ничего не было — ютился по углам, нередко по знакомым, носил с собой мешок, куда складывал записи. Когда просили почитать, вытаскивал из мешка первый попавшийся листок и читал. Вечное безденежье. Другое дело — Михаил Кузмин или Николай Евреинов, или отец-оформитель Судейкин, или Борис Садовской, который, по собственному признанию, в то время «был признанный писатель с безукоризненным именем»: «Все редакции передо мной открылись. Я зарабатывал много». Садовскому, как подавляющему большинству «собачников», пришлось на себе испытать переменчивость судьбы. Всего через четыре года, в 1917, его разбил паралич и после 1922 года он больше не издавался, хотя и дотянул каким-то чудом до 1952 и даже поучаствовал в монархическом заговоре против Советской власти в 1940-х.
Нищета подстерегала и томного сатира Михаила Кузмина, властителя дум, воплощение поэтической аморальности. Юный Георгий Иванов (которому в пору «Собаки» было около 20 лет), во всяком случае, был впечатлен и в подражание Кузмину даже представлялся «таким». Приходящим в гости барышням показывал флакон с одеколоном, делал загадочное лицо и говорил, что это Михаила Кузмина одеколон. А в «Собаке» при случае разыгрывал томность, и если вдруг кто-то ради знакомства и из уважения к поэтическому таланту предлагал угостить его бокальчиком, Иванов с высокомерием отвечал: «Да, мерси; но я пью только шампанское». Хотя в другое время не брезговал допивать остатки из бутылок после того, как посетители расходились. Георгий Иванов, «Жорж опасный», как звали его другие «собачники» за неистребимую любовь к сплетням, умер также в большой нужде в ниццеанском доме престарелых (в 1958), и над могилой его верная жена Ирина Одинцова установила крест из связанных веревкой прутиков.
Особенно отвратительная нищета настигла поэта Александра Тинякова, бывшего некогда протеже Бориса Садовского. Талант Тинякова был отягчен алкоголизмом уже в «собачью» эпоху. Но в отличие от Николая Цыбульского, гениального фортепьянного импровизатора и тоже запойного пьяницы, Тиняков во хмелю был буен, бросался на «фармацевтов», да и на своих, и неоднократно был выставляем из «Собаки». В 1920-х Зощенко встретил его на улице:
Он был грязен, пьян, оборван. Космы седых волос торчали из-под шляпы. На его груди висела картонка с надписью: "Подайте бывшему поэту".
Хватая за руки прохожих и грубо бранясь, Т. требовал денег.
Но тогда, в бытность «собачником», Тиняков — собеседник Блока, его высоко ценит Ремизов, Владимир Юнгер считает его русским Верленом... Да и Зощенко, шокированный состоянием Тинякова и содержанием его стихов, отмечает, что стихи «прежде всего были талантливы».
Пышны юбки, алы губки,
Лихо тренькает рояль…
Проституточки-голубки,
Ничего для вас не жаль…
Я – писатель, старый идол,
Тридцать дней в углу сидел,
Но аванс издатель выдал –
Я к вам вихрем прилетел.
Я писал трактат о Будде,
Про Тибет и про Китай,
Но девчонок милых груди
Слаще, чем буддийский рай.
Завтра снова я засяду
За тяжелый милый труд, –
Пусть же нынче до упаду
Девки пляшут и поют.
Кто назвал разгул пороком?
Думать надо, что – дурак!
Пойте, девки, песни хором,
Пейте, ангелы, коньяк!
Все на месте, все за делом
И покуда мы здоровы,
Будем бойко торговать!
А коль к нам ханжи суровы,
Нам на это наплевать!
Да, если говорить о главном тусовочном признаке (цинизм у панков, пацифизм у хиппи, слезливость у эмо), то для «собачников» это был артистический талант. Они все были талантливыми.
Но все-таки нужны были деньги. Один «собачник» - Василий Каменский, редактор «Первого журнала русских футуристов» и сам поэт, - так описывает хлопоты Пронина:
- Дайте номер такой-то - говорит Пронин. - Маришка, ты? Давай привези! Две дюжины ножей и вилок. Сегодня футуристы! Скорей. Что за черт! Маришка, ты? Нет? А кто? Анна Ивановна? Кто вы такая? Ну, все равно. Есть у вас, Анна Ивановна, ножи и вилки? Давайте, везите в „Бродячую собаку“. Сегодня - футуристы! Что? Ничего не понимаете? Не надо. До свиданья, Анна Ивановна. Дайте номер… - говорит Пронин. - Кто? Валентина Ходасевич? Прекрасная женщина, приезжайте с супругом Андреем Романычем в „Собаку“ к футуристам. Да. Будут: Григорьевы, Судейкины, Цибульские, Прокофьевы, Шаляпины и вообще масса бурлюков. До свидания. Дайте номер….
Тонкий ручеек «фармацевтов» через полгода после открытия кабаре становится шире. Ужасно ведь интересно наблюдать артистическую богему в ее, так сказать, естественной среде. И хотя от стихов Маяковского дамы в буквальном смысле падают в обморок, «фармацевты» все равно валом валят в «Бродячую собаку», только пустите. К 1914 году выручка выросла так, что Пронин начал подумывать о расширении бизнеса. Хотел сделать что-то впридачу к «Собаке», а ее саму вернуть в состояние интимного клуба: многие «собачники» покинули подвал именно из-за наплыва «фармацевтов». Но впрочем, для многих других «фармацевты» были как необходимый стимул для продолжения той непрерывной комедии дель арте, которая ежеминутно разыгрывалась в «Бродячей собаке» всеми и каждым.
