Истории замка Айюэбао - [92]

Как жаль, что всё это в прошлом, и ту захватывающую страницу жизни корпорации перевернули навсегда. Нечто подобное случалось также, когда они имели дело с налоговым таможенным судом; всюду их подстерегали сплошные тайны и интриги! Это был пугающий и потрясающий опыт, но корпорация была полна решимости добиться победы, и так было всегда. Подтяжкин не сомневался в справедливости сказанного председателем Чуньюем: никакая учёная степень, даже самая высокая, не превзойдёт его «бродячих университетов». И не просто не превзойдёт — ей до этого очень и очень далеко. Он и не помнил уже, когда у дедушки начал остывать пыл; быть может, он и впрямь постарел, и единственное, чего он хочет от жизни, — это спрятаться в свою раковину. Он всё больше времени проводил за чтением книг, был неразговорчив, но иногда на него находило шутливое настроение. Подтяжкин часто не мог понять, чего на самом деле хочет этот человек, не мог отличить, когда тот говорит серьёзно, а когда лукавит. Временами Чуньюй Баоцэ напоминал выжившего из ума монарха, который тиранит своих министров, опасаясь, что они плетут заговоры, и который так и напрашивается на то, чтобы его однажды убил молодой бесстрашный воин. Так думал Подтяжкин, покидая зал, и сам пугался своих мыслей.

Глава 11 Раздвоение

1

В два часа ночи Комиссар позвонила из какой-то деревеньки близ шотландской границы и была необычайно болтлива, что казалось совсем на неё не похоже. Чуньюй Баоцэ понял, что она переживает по поводу дочери. Жизнь — непростая штука, всё время хлопочешь не покладая рук, а потом, на склоне лет, приходится ещё переживать за детей. Уловив на том конце провода его вздох, она сказала:

— Ты занимайся своими делами, а в её деле денежные потери неизбежны. Ты тоже держи себя в рамках. Я слышала, в замке появилась ещё одна женщина — так?

Он затаил дыхание, кашлянул и втянул носом воздух:

— Это по работе, корпорации нужны красивые талантливые женщины. Ничего особенного, успокойся, вернёшься — сама всё увидишь. Да-да, жизнь вошла в нормальную колею, теперь здесь всё встало на свои места, полный порядок, — расплывчато объяснил он.

На том конце провода холодно усмехнулись:

— Я вернусь не так скоро. Здесь хороший воздух, и малыш Очкарик просто умница. Так что ты занимайся своими делами, — и она повесила трубку.

Потирая полусонные глаза, он налил себе стакан холодного виноградного сока и, прихлёбывая, пробормотал:

— Ну и длинные уши у неё, однако.

Сон как рукой сняло, он оделся и вышел в коридор. Там стоял тягучий запах солода и абрикоса. Он несколько раз жадно вдохнул. В памяти всплыли уже начавшие желтеть абрикосовые деревья на краю редкого пшеничного поля в горной впадине — это был их аромат. Не включая света, он стал пробираться по коридору на ощупь. Бледно-зелёные цифры на табло показывали, что кабина лифта находится этажом выше. Чуньюй Баоцэ поднял руку, но так и не нажал на кнопку вызова.

Вернувшись в комнату, он по-прежнему ощущал жар в груди и снова налил себе охлаждённого виноградного сока. Он зажёг свет и сел на кровать; в душе его поднималось желание взяться за перо — как давно он уже не писал! Уже много лет он просто надиктовывал, излагал все свои положительные и отрицательные впечатления и эмоции, включая печаль и сожаление, а Жучок и Писунья всё записывали, а затем отдавали Колодкину и его команде. Самые потаённые мысли остаются в ночной пелене, они струятся возле подушки, растворяются, вместе с человеком погружаются в мир грёз. В этот момент он взял бумагу и ручку, и тогда ему пришло в голову, что надо бы написать письмо. Получателя, конечно, уже нет на свете, получатель — директор школы Ли Инь. Да, в этой жизни Чуньюй Баоцэ так и не смог расстаться с ним: учитель всё время наблюдал за ним, и во взгляде его смешались надежда и ободрение, а ещё — отчаяние. От последнего у председателя учащённо колотилось сердце; всякий раз при виде этого преисполненного отчаянием взгляда он испуганно просыпался и садился на кровати. «Я плохой ученик, у меня не хватило упорства, хотя я изо всех сил старался делать так, как вы завещали, но всё равно совершал ошибки и падал духом. Меня слишком долго мучили, должно быть, страх сломил меня. Я хочу стать достаточно сильным и оправдать ваши надежды, но часто, оказавшись на распутье, я теряюсь, выбираю неверный путь и поворачиваю назад, а потом снова иду не туда. Учитель, продолжайте звать меня взглядом, сейчас не время терять веру». Он плотно сжал губы, ему хотелось излить на бумагу всё, что таилось в его душе, и послать тому, кто сейчас в недосягаемой дали и чей взгляд этой ночью был полон скорби и сочувствия.

«Учитель, как только я увидел женщину по фамилии Оу, меня словно поразила молния, и с тех пор я не могу избавиться от наваждения. Это не то, что у всех бывает, это не заезженная избитая история; я вас уверяю, что никогда в жизни я не становился героем таких историй. Назовём вещи своими именами: я никогда не видел такого лица, как у той женщины. Тем летом на побережье нас с ней разделяло меньше трёх метров, и сердце моё бешено колотилось. Я тогда подумал: что это за человек? Какие у этой женщины интонации, взгляды, движения? Когда она встала, я понял, что она не похожа на обычных, земных людей. Позже я обнаружил, что такой эффект создают её глаза — блестящие, прозрачные, исполненные потаённого смысла, рассеянно взирающие на наш бренный мир. Я уже давно не видел её, но по-прежнему чувствую этот взгляд. Иногда я порываюсь вернуться к ней, как сердце постоянно рвётся в мир грёз. В моей душе накопилось столько слов, но я не в состоянии их высказать, да и не знаю, как это сделать. В тот день, вернувшись из ресторанчика под навесом, я неожиданно понял, что все мои многолетние скитания сводились к одному — поиску дороги домой. В пути я потерял экземпляры нашего школьного журнала и книги, потому-то и заблудился… Она стоит впереди, на перекрёстке, и она-то точно мне поможет. Вот почему я никому не позволю порочить и унижать её, какая бы цель при этом ни преследовалась. Вот почему меня так раздражает та несусветная чушь, которую понаписали люди Колодкина. Это причиняет мне боль, у меня сердце не на месте. Я переживаю очередной период колебаний и не знаю, как мне быть с той рыбацкой деревней. Я боюсь случайно ранить эту женщину, так как в данный момент она с ними заодно и не покинет их. Руководство корпорации „Лицзинь“ сравнивает меня со „спящим львом“, но теперь я точно пробудился ото сна, потому что однажды сам взглянул на эту деревню. Вообще-то мне давно пора отдыхать, мне бы продолжить спать, я слишком устал от жизни. Однако нападения, страх, удары не дают мне спать, мне придётся снова облачиться в парадное платье и выступить в поход. Когда Комиссара нет рядом, в моей душе нет уверенности. Это немного рискованно, и если в столь тяжёлом бою мы всё же одержим победу, то корпорация завладеет поистине золотым куском побережья. Я сплю и вижу, чтобы это случилось. Я знаю, что только после этого смогу вздохнуть с облегчением. Быть может, меч можно сделать по-настоящему острым, только умастив его останками изрубленной любви. Сегодня вечером мне показалось, что я познал сладость победы и вновь учуял запах крови. Но в фундамент моей жизни заложено милосердие, в нём слишком много любви и в то же время слишком много ненависти. Меня ждёт расплата за каждую мою жестокость, я сам осуждаю себя на смерть, на мучительное томление в ожидании конца…» Когда он записывал последнюю фразу, на лбу у него выступили капли холодного пота, а глаза наполнились слезами. Он уронил ручку.