Истории замка Айюэбао - [51]

— Полистай вот это, пока мы тут болтаем. На самом деле надо было раньше тебе рассказать, ты ведь управляющая замка и имеешь право знать обо всём. Разве не так?

Куколка хранила молчание. Она осторожно засунула листы бумаги обратно в коробку, прижала к себе, как младенца, и посмотрела на этого мужчину, довольного исполнением своих желаний и в то же время страшно измотанного и одряхлевшего: затмив современников своими достижениями, он оставался беспечным и даже легкомысленным, только и думал, как бы спрятаться в своём замке. Она надеялась, что он снова окрепнет, возьмёт себя в руки, станет таким же энергичным и амбициозным, как прежде. Его блестящие вьющиеся волосы и два плотных ряда зубов говорили ей о том, что в этом человеке до сих пор таились сила и горячность, что он способен был пройти ещё долгий путь. Он потратил много времени на рассказ о своём прошлом, словно проводил инвентаризацию своей памяти. Смогут ли итоги этой инвентаризации вновь пробудить в нём отвагу и мужество? Когда человек становится достаточно стар, что для него означает погружение в воспоминания? Это было недоступно её пониманию… Чуньюй Баоцэ вздохнул:

— Когда я прихожу в мансарду или нахожусь в замке, я чувствую себя, как завывающий старый леопард. Я не знаю, как долго ещё смогу идти. Во время приступов моей «болезни нелюдимости» я всё равно что мёртв. Но я всё же хочу, чтобы молодая душа вернулась в мир людей и начала всё сначала! Наверное, это несбыточная надежда, и я уже на это не способен… Комиссар всё знает, поэтому поспешила покинуть меня. Никто не понимал меня так, как она, до того она проницательна. Она терпеть не может полумёртвых, ей нужно, чтобы рядом был мужчина молодой и полный жизненных сил. Когда будет возможность, ты обязательно должна с ней познакомиться, она многому научит тебя, начиная с постельных дел и заканчивая навыками обращения с оружием: она настоящий мастер. Ай, какая жалость…

Он замолчал.

— О чём вы жалеете? — спросила Куколка.

Какая жалость, что её лучшие годы не пришлись на самый разгар настоящей войны. То был лишь короткий период военных стычек, и не успела она войти во вкус, как всё закончилось. Она всегда с тоской вспоминала партизанскую жизнь и говорила мне: «Если бы мы родились на несколько десятилетий раньше, ты бы, может быть, воевал вместе со мной и прикрывал мне тыл». И я в это верю. С её маленьким ростом и крепким телосложением она словно рождена для войн! О, ты не видела её с заткнутыми за пояс маузерами и с поджатыми губами — прирождённый командир партизанского отряда! Курила она больше, чем мужчины, от курения у неё все зубы почернели, а губы посинели. Я-то некурящий, так она, приникнув губами к моим губам, вдыхала мне в рот дым. Она всегда держала своё слово. Корпорация «Лицзинь» была для неё площадкой для маневренных боевых действий, которыми она единолично руководила. Она караулила меня сзади с обеими пушками в руках; мне было дозволено только рваться вперёд, но не разрешалось отступать. Теперь, когда она ушла, некому руководить боевыми действиями, а мне самому в этой войне не победить. Иногда я думаю: как было бы хорошо, если бы Куколка была такой же, как Комиссар. Но это невозможно, вы с ней совершенно разные. Она была учительницей в начальной школе, и это всё решает. О, с этого и следует начинать, рассказывая о ней, — с того, что она была учителем начальных классов. Читай с самого начала.

2

Ранее из отрывочных рассказов Чуньюй Баоцэ в голове у Куколки сложилась стройная и печальная картина его жизни; теперь же, когда эта картина предстала перед ней в виде книги, её душа затрепетала.

Когда Баоцэ было два года, его отец погиб в межклановой вооружённой стычке. Вдова с сиротой не могли больше оставаться в своей деревне, поэтому мать взяла сына к себе на закорки и пустилась в бега. Побираясь по пути, они добрались до Лаоюйгоу. Их приютила в своей каменной хижине одинокая старуха, и они наконец обрели кров. Получить местную прописку было сложно, но им посодействовал некто по прозвищу Макак. Человек этот на пару со своим сыном Цяньцзы похвалялся своей силой и вёл себя дерзко и вызывающе.

— Вся деревня в моих руках! — заявлял он.

Мать Баоцэ испытывала к нему безграничную благодарность, а он, впившись в неё глазами, отвечал:

— Отблагодаришь, и дело с концом!

Однажды он сильно напился, ворвался к ним среди ночи и на глазах у Баоцэ и у старухи начал к ней приставать. Мать Баоцэ упрашивала отпустить её, а старуха взмолилась:

— Барин, на коленях тебя прошу!

Макак выругался и ушёл.

Три дня спустя мать Баоцэ вернулась с работы в изорванной одежде. Старуха стала расспрашивать её, но она ничего не рассказывала. После этого она ещё несколько раз возвращалась домой со следами побоев на лице, но по-прежнему молчала как рыба. Настала осень. Мать Баоцэ заболела, лицо её пожелтело и обрело восковой оттенок, — похоже, оставалось ей недолго. Она вложила ручонку Баоцэ в большую грубую ладонь старухи:

— Тётушка, я совсем плоха, позаботьтесь о нём как о родном внуке.

Отдохнув несколько дней, она взяла корзину для соломы, вышла из дома и больше не вернулась. Деревенские обнаружили у колодца в кукурузном поле труп зарубленного Макака, рядом с которым валялись корзина и окровавленный серп. Мать Баоцэ покончила с собой, бросившись в колодец.