Истории просвещения в России - [2]

Военная школа была нелегкой. Многие дворяне пы­тались обойти ее, уберечь сына от детской казармы: запи­сывали мальчика и полк с шестилетнего возраста, рассчи­тывая, что годам к восемнадцати он получит офицерский чин и тогда уже поедет на службу; а пока что «дитя» рос­ло под родительским кровом, получая домашнее образо­вание. Дворянские идеологи[7] видели, что такой способ обойти закон 1714 года об обязательном обучении детей привилегированного сословия вел к печальным последствиям. Поколение, которому в будущем надлежало пред­ставлять цвет страны, росло невежественным, светский лоск не мог возместить отсутствия знаний. Домашнее об­разование было явно недостаточным, а подчас курьезным; молодой дворянин «с рук сельского дьячка-учителя пере­ходил на руки француза-гувернера, довершал образова­ние в итальянском театре или французском ресторане»[8].

Инстинкт сословного самосохранения подсказывал необходимость создания дворянской интеллигенции. Бла­городные пансионы и дворянские гимназии наполнялись детьми помещиков, которым надлежало пройти общеоб­разовательный курс, независимо от выбора карьеры в бу­дущем. «Обязательное обучение, не давая значительного запаса научных сведений, приучало к процессу выучки, делало ее привычною сословною повинностью, а потом светским приличием и даже возбуждало некоторый аппе­тит к знаниям. Дворянин редко учился с охотой тому, что требовалось по узаконенной программе, но он привыкал учиться чему-нибудь, хотя обыкновенно выучивался не тому, что требовалось по программе»[9]. Иначе не могло быть в светской школе. Маленький барчонок занимался тем, что его больше заинтересовывало, что развлекало, до­ставляло удовольствие и легко усваивалось, не требуя большого труда. Он привык во всем видеть «приятность», так он был воспитан. С детства, как только он стал себя помнить, он дышал атмосферою, пропитанною развлече­нием, из которой обаяниями забавы и приличия был вы­курен самый запах труда и долга. Разумеется, он перенес в школу тот взгляд, который выработался в семье. Школь­ный учитель не был для него нравственным авторитетом, ученик мало считался с ним, как и с домашним, в кото­ром видел образованного слугу, но не более. Школьный

учитель, будь то из семинаристов или из иностранцев, в глазах мальчика был не начальством, а все тем же слу­гой, только рангом выше. Мундир не спасал педагогиче­ский авторитет наставника, ученика раздражало в рус­ском учителе отсутствие светского воспитания, грубость манер, от которой мальчика отучали дома, если он слу­чайно усваивал их в людской или девичьей. Он перени­мал у иностранца язык и изящество манер, презирая его общественное положение учителя-гувернера.

Новое направление в дворянском просвещении не разрешило вопроса о создании сословной интеллигенции. Школа давала аттестат - право занимать должность в кол­легии или департаменте, но не подготовляла к практиче­ской деятельности. Молодой дворянин, администратор- чиновник мог распоряжаться, задавать тон, он имел не­которое образование и известную широту взглядов, но не был подготовлен к труду. Образование служило ему свое­го рода приправой к светскому воспитанию, а служба не являлась экономической необходимостью. Интеллекту­альный труд не всегда мог его увлечь, человек всецело дол­жен был отдаться ему, проводя жизнь в настойчивых ис­каниях. Дворянина больше привлекало искусство, где он подчас выступал как создатель, но чаще - как ценитель. Служебная карьера мало зависела от его образовательно­го ценза, положение в обществе определялось не степенью просвещенности, а количеством душ и десятин именья. Все это вытекало из прав сословия, к которому он принад­лежал.

Наиболее дальновидные идеологи дворянства пони­мали, что помимо экономического фактора существует идеологический, и прилагали все усилия к тому, чтобы создать академии, университеты, гимназии, где обучалась бы дворянская молодежь. Разумеется, эти идеологи не шли профессорствовать в академию и университеты, труд этот был для них слишком низок, к тому же они и сами толком не знали, чему и как учить, и предпочитали меце­натствовать и распоряжаться, используя в качестве «рабочей силы» иносословную интеллигенцию, которой было несоизмеримо больше, чем это им представлялось. Не веря в силы отечественной интеллигенции и не желая признать интеллектуальное превосходство разночинцев, они пред­почитали доверить дело просвещения страны профессорам-иностранцам, которые, приезжая в Россию, смотре­ли на свои обязанности только как на служебную лямку.

Развитие русской интеллигенции шло иным путем, нежели этого желали дворянские идеологи. Она создава­лась из самых различных слоев, вплоть до крепостных. Восемнадцатое столетие сохранило немало имен крепост­ных архитекторов, живописцев, музыкантов и даже вра­чей. Вельможи любили посылать за границу смышленых молодых дворовых для обучения живописному, актерско­му и докторскому искусствам. Последние возвращались на родину образованнее господ, оставаясь на положении прислуги. Разумеется, эта горсточка крепостной интел­лигенции не могла удовлетворить растущие потребности страны. Нужно было лечить, составлять строительные проекты, учить дворянских детей, нести канцелярскую службу. Все это падало на долю разночинной интеллиген­ции, с которой не могли конкурировать иностранцы, на­воднившие Россию и предлагавшие свой интеллектуаль­ный труд подчас сомнительного качества.