Истории молодого математика - [9]
Вскоре Рита и Люся перебрались к Ритиным родственникам в Златоуст[11], где провели почти все оставшееся военное время, а в 1944 году Рита узнала, что в их комнату на Кирилловской кто-то вселился, и потому им некуда возвращаться. Тогда она написала письмо самому М. И. Калинину[12] с жалобой, не надеясь на успех. Но произошло невероятное – комнату освободили! И мама с дочкой приехали в Ленинград еще до нас, осенью 1944 года.
Люсе тогда было 18 лет, она только что окончила школу и поступила на английское отделение филфака ЛГУ. Вернувшийся из армии дядя Арон влюбился в нее и сделал предложение, но, будучи на десять лет старше, он казался ей тридцатилетним стариком и был отвергнут. Выйдя замуж за своего сверстника, Люся счастья в браке не нашла. У мужа оказался тяжелый порок сердца, и она рано овдовела.
А тетя Рита, как и моя мама, вторично замуж не вышла, но, мне кажется, жилось ей, в смысле материальном, легче, чем маме. С фронта невредимым пришел Ритин родной брат Марк, который помогал ей. Сама она работала машинисткой и подрабатывала частными заказами. Люся приносила домой повышенную стипендию, а позднее стала преподавать английский в школе.
Люся в Ленинграде, ноябрь 1944 г.
В первые годы после войны мама часто приходила со мной к Рите и Люсе, единственным людям, с кем она могла поговорить о жизни в Ромнах, о родителях и своем коротком предвоенном счастье. Да и я любил бывать на Кирилловской. Люся учила меня подбирать простенькие мелодии на рояле, играла сама и напевала неаполитанские песенки типа:
Володя Мазья слушал и млел от блаженства.
А коньком тети Риты была политика. Угощая чаем с вареньем, она попутно убеждала нас в неотвратимости скорой войны с американцами и обещала в самое ближайшее время атомную бомбардировку Ленинграда. Как пугали меня ее пророчества! И когда мама предлагала мне пойти на Кирилловскую, я соглашался при условии, что она уговорит Риту не затрагивать апокалиптическую тематику.
Люся, Элла и Синклеры
В начале лета 1950 года Люся и ее подруга Элла должны были защищать дипломные работы на филфаке по специальности «Американская литература». Темы были связаны с творчеством «прогрессивных» писателей Синклера Льюиса[13] и Эптона Синклера[14], причем моей кузине достался роман «Королевская кровь» первого из них. Героем книги является молодой преуспевающий американец, который узнает от отца, что в его жилах течет как королевская, так и негритянская кровь. Заявив об этом, он становится жертвой расовой дискриминации.
По совету своей научной руководительницы Люся посвятила первую главу своего диплома реферату работ И. В. Сталина по национальному вопросу, и защитилась без проблем.
Но у Эллы, чьим объектом был Эптон Синклер, перед самой защитой произошла катастрофа, в которой был виноват он и только он. Несомненно, прогрессивный писатель-антифашист не планировал вредить студентке ленинградского филфака, но как раз в 1950 году, отказавшись подписывать воззвание в защиту мира, он переметнулся к зачинщикам новой войны и оказался, по словам Ильи Эренбурга[15], «в одном лагере с господином Трумэном[16]». Как следствие, дипломная работа Эллы пропала полностью, но, чтобы избежать неприятностей, без вины виноватой студентке зачли старую курсовую как дипломную.
Детали этой истории я узнал через много лет, но картина слез Эллы и утешавших ее подружек на Кирилловской запомнилась.
Дядя Арон, баня и шахматы
После армии дядя Арон жил какое-то время в той же квартире, что и мы, но в «большой» комнате. Он еще не был женат и мог уделить мне внимание. Это он научил меня колоть дрова, а пилили их мы вдвоем двуручной пилой. Он брал меня с собой в баню на Пушкинской улице. Мы наполняли шайки горячей и холодной водой, мылились, терли друг другу спины и с березовыми вениками направлялись в парилку, а потом, распаренные, пили холодный квас в раздевалке. До возвращения Арона из армии в баню меня водила мама, в женское отделение, разумеется. Было мне семь – восемь лет, но голые тетки, несмотря на мамины объяснения, что я расту без отца, были недовольны моим присутствием, говоря ей: «Он уже большой». Ходить в баню с дядей Ароном было намного интереснее, но примерно через год он женился, у него родилась дочь, заболела жена, и вскоре он переехал, а я стал настолько взрослым, что мылся в бане самостоятельно. Так продолжалось до 1956 года, когда после капремонта, в квартире на Марата появилась ванна.
Дядя Арон, около 1953 г.
Играть в шахматы и шашки тоже научил меня дядя Арон, точнее он показал мне ходы. Теорию он сам не знал и играл, как любитель. Первое время я сражался с ним, затем с приятелями, но шашки, а также родственные им поддавки и уголки меня не увлекали. Шахматы – другое дело. Мальчишкой я любил их и даже, в девятом классе, записался в Шахматный клуб Дома Искусств, что на Невском между Литейным и Маяковского. Однако, выше второго разряда подняться не пришлось. По сути, я давно ощутил, что участие в каком бы то ни было спортивном соревновании меня не привлекает, и, главное, после седьмого класса у меня появилась более интересная игра – математика.
