Истории и теории одного Пигмалиона - [2]

Мы отправились на остров Кипр в составе небольшой киногруппы, чтобы снять туристский фильм, рекламирующий кипрские и наши черноморские курорты — такой договор был заключен между болгарской и кипрской фирмами. Фильмы такого рода гораздо легче и приятнее снимать, чем смотреть. Мы с оператором то и дело тайком улыбались, наблюдая за серьезными, глубокомысленными представителями субсидирующих предприятий, излагавшими свои требования. Они почему-то настаивали, чтобы чисто рекламная сторона была скрыта за какой-то интрижкой, подобием любовной истории между нашим русоволосым Аполлоном и смуглой Кипридой, которую, из-за ее местного происхождения, на Кипре, как и во всем мире, иногда называют Афродитой. Не знаю, где они откопали какого-то своего сценариста, бездельника и проходимца, который, судя по всему, сумел их убедить в несомненной поэтичности своих рекламных творений. А вообще-то ему хорошо удавалось размывать границы между литературой и рекламой.

После непродолжительного осмотра небольшого острова мы разбили палатки неподалеку от Пафоса, у самого залива и источников Афродиты, где она якобы появилась из морской пены и ступила на сушу. Мы, конечно, не верили во все эти бредни, да и места, между нами говоря, показались нам не такими уж красивыми и подходящими для съемок, просто надо было продемонстрировать нашим работодателям, что мы очень серьезно и близко к сердцу принимаем слащавую историю, которую нам предстояло отснять. Потом уже, когда старик открыл мне глаза, я по-иному оглядел окрестности и открыл их неземную, захватывающую красоту. В его рассказах погребенное под прахом веков оживало, двигалось, и я уже видел, что там надо было снимать другой фильм, какого не сделать даже Бергману и Феллини. Но все это мне станет ясно потом.

А пока мы с облегчением разгрузили багаж, кое-как расположились, и на следующий день все пошло как по маслу, легко и весело, будто не я, а кто-то иной, невидимый добрый гений режиссировал забавную и немного пикантную историю. У меня было чудесное настроение, море плескалось совсем рядом и, стоило только пожелать, чтобы освежиться от зноя, окунуться в необычайно прохладные для этих мест воды залива. Я плавал подолгу, заплывал далеко от берега, а после работы с удовольствием гулял в одиночестве, наслаждаясь ощущением здоровья и бодрости во всем теле. И вот однажды под вечер…

ВЕЧЕР ПЕРВЫЙ

Я вышел прогуляться берегом залива. День был успешный, предвещал неожиданно быстрое завершение работы, а впереди была еще более приятная ночь. Опускались короткие южные сумерки, банановая рощица казалась садом, который облюбовали летучие мыши. Я прошел через рощицу, касаясь рукой нежного пушка на их крылышках, и вдруг прямо перед собой на опушке рощицы увидел человека. Он сидел ко мне спиной на теплом камне и глядел на скалы Афродиты, которые в этот час казались порождением чьей-то причудливой фантазии. Сам человек, видимо, еще не слышавший моих шагов, походил на большую нахохлившуюся больную птицу. Так мне кажется теперь, но наверняка эта мысль родилась гораздо позднее.

Дорожка пролегала рядом с камнем, на котором он сидел. Пройти незаметно было невозможно, и я мягко, предупредительно кашлянул. Человек медленно, явно нехотя обернулся, а когда я поравнялся с ним, что-то сказал мне по-гречески. С языками я не в ладу, по-видимому мне пора смириться с мыслью, что полиглотом мне уже не стать. Я промямлил что-то вроде: я… не знаю… греческого…

Человек — лет шестидесяти, довольно невысокий и коренастый, с густой, но совершенно седой, в сумраке даже какой-то глянцево-белой шевелюрой, умным, выразительным лицом — вдруг вскочил. Я испуганно отдернулся, но быстро успокоился, увидев безграничное удивление на приветливом лице:

— Соотечественник! В такое время, в таком месте! Видать сам бог вас послал!

Удивлению его, восклицаниям не было конца. Он предложил мне сесть. Только теперь я заметил стоявший у него в ногах термос на ремешке. Старик отлил в крышку термоса немного соблазнительно плескавшейся внутри жидкости, и вскоре я составил ему компанию, потягивая прекрасный джин с тоником и лимоном. Потом, сколько я ни пытался, так никогда и не смог добиться тех же идеальных пропорций.

Я подвергся подробным расспросам, кто я и что я, и как здесь очутился. Любопытство старика было неподдельным и так же как и его напиток располагало к откровенности. Я успокоился, ко мне вернулось чувство юмора, и я рассказал о нашей важной культурной миссии на острове и что, по моим предположениям, из этого выйдет. Он смеялся беззвучно, мило, как смеются добряки, все те, о ком мы так часто делаем поспешное и легкомысленное заключение, что ничего не стоит обвести их вокруг пальца.

Я еще не успел затосковать о соотечественниках и почти не изумился случайной встрече с одним из этих экземпляров в столь отдаленном и необычном месте. В свою очередь старик представился, правда, не знаю почему, он не воспринял мой шутливый тон и чересчур серьезно для такой необыкновенной встречи стал рассказывать о том, что занесло его в эти края. Он оказался профессором археологии. В Пафосе недавно обнаружили руины необыкновенных древних дворцов с мозаикой, равной которой не было на свете; разноцветными камешками, которые я видел здесь, на берегу залива Афродиты, были выложены мифологические сцены. «Вы даже не представляете, — сказал он, — по какому чуду красоты ступали ноги патрициев. Мы можем только догадываться, что открывалось их взорам, потому что мозаичные панно, которые я сейчас с благоговейным трепетом расчищаю, украшали пол». Объект, на котором он работал, взят под охрану ООН, да и сам профессор был командирован по этой линии. Он был здесь уже восемь месяцев, оставалось еще четыре. С самого приезда он не слышал и не произнес ни одного слова по-болгарски, если не считать той тарабарщины, на которой пытался с ним разговаривать один киприот, когда-то учившийся в Болгарии.