Истории для девочек - [6]

Мальчик с больным желудком! Что может быть печальнее?

Но мое презрение еще больше увеличилось, когда Юлико задрожал при виде ковылявшего по аллее навстречу нам орленка.

– Господи! Откуда это страшилище? – почти со слезами вскрикнул он и спрятался за мою спину.

– Да он не кусается, – поторопилась я его успокоить, – это Казбек, ручной орленок, выпавший из гнезда и принесенный мне папиным денщиком. Не бойся. Можешь его погладить. Он не клюнет.

Но Юлико по-прежнему дрожал и боялся.

Тогда я подхватила Казбека на руки и прижала к своей щеке его маленькую голову с громадным клювом.

– Ну вот видишь, он не тронул меня, и ты можешь его приласкать, – урезонивала я моего двоюродного брата.

– Ах, оставьте вы эту скверную птицу! – вдруг пискливо крикнул он, готовый вот-вот расплакаться.

– Скверную? – вспыхнула я. – Скверную? Да как ты смеешь оскорблять моего Казбека?.. Да сам ты… если хочешь знать… скверный цыпленок…

Юный князь не обратил внимания на нелестное название, данное ему. Он только поежился немного и, нахохлившись, выступал подле меня своими тонкими и кривыми ножками.

Мы поднялись на гору, возвышавшуюся за нашим садом, на которой раскинулась полуразрушенная древняя крепость.

С другой стороны, уступом ниже, лежало кладбище, на самом краю которого виднелся столетний кипарис, охраняющий развесистыми ветвями могилу мамы. Заросший розовым кустом могильный холмик виднелся издалека…

– Там лежит моя деда! – тихо произнесла я и протянула руку по направлению кладбища.

– Ваша мама была простая горянка; ее взяли прямо из аула… – послышался надменный голосок моего кузена.

– Ну что ж из этого? – вызывающе крикнула я.

– Ничего. А вот моя мама принадлежала к богатому графскому роду, который всегда был близок к престолу Белого царя, – с торжественной важностью пояснил Юлико.

– Ну и что ж из этого? – еще более вызывающе повторила я.

– А то, что это большое счастье иметь такую маму, которая меня могла выучить хорошим манерам, – продолжал Юлико, – а то я бы бегал по горам таким же грязным маленьким чеченцем[20] и имел бы такие же черные, осетинские руки, как и у моей кузины.

Его крохотные глазки совсем сузились от насмешливой улыбки, а руки, с тщательно отполированными розовыми ногтями, небрежно указывали на мою запачканную одежду.

Это было уже слишком! Чаша переполнилась. Я вспыхнула и, подойдя в упор к Юлико, прокричала:

– Хотя твоя мать была графиня, а моя деда – простая джигитка из аула Бестуди, но ты не сделался от этого умнее меня, дрянная, безжизненная кукла!..

Едва владея собой, я с силой трясла его хрупкую руку, продолжала кричать так, что слышно было в целом Гори:

– И если ты еще раз осмелишься так говорить о моей деде, я тебя сброшу в Куру с этого уступа… или… или дам заклевать моему Казбеку! Слышишь ты?!

Вероятно, я была страшна в эту минуту, потому что Юлико заревел, как дикий тур горного Дагестана.

В этот день я, по настоянию бабушки-княжны, была в первый раз в жизни оставлена без сладкого. Вечером же я ревела от горя, предчувствуя скорое лишение, такой нужной мне, свободы.

– Барбале, о Барбале, зачем они приехали? – рыдала я, зарывая голову в грязный передник старой служанки.

– Успокойся, княжна-козочка, успокойся, джаным-светик, ни одна роза не расцветет без воли Господа, – успокаивала меня добрая грузинка.

– Лучше бы они не приезжали – ни бабушка, ни этот трусишка! – продолжала я жаловаться.

– Тише, тише, – пугливо озиралась она, – услышит батоно-князь, плохо будет: прогонят старую Барбале. Тише, ненаглядная джаным! Пойдем-ка лучше слушать соловьев!

Но соловьев я слушать не хотела и, не желая подводить своими слезами Барбале, я пошла в конюшню, где тихим, ласковым ржанием встретил меня мой верный Шалый.

– Милый Шалый… светик мой… звезда очей моих, – перешла я на мой родной язык, богатый причитаниями, – зачем они приехали? Кончатся теперь наши красные дни… Не позволят нам с тобой скакать, Шалый, и пугать татарчат и армянок. Закатилось наше солнышко красное!

И я припадала головой к шее моего вороного и, цепляясь за его гриву, целовала его и плакала навзрыд, как только умеет плакать одиннадцатилетняя девочка. Шалый, казалось, понимал мое горе: он махал хвостом, тряс гривой и смотрел на меня добрыми глазами…

Глава III Два героя. Абрек. Моя фантазия

Бабушка с Юлико приехали, кажется, навсегда. Бабушка поселилась в, дорогих моему сердцу, комнатах мамы. Туда я входила со смерти деды не иначе как с чувством сладкой тоски, а теперь они стали мне ненавистными. Каждое утро я и Юлико отправлялись туда, чтобы приветствовать бабушку с добрым утром. Она целовала нас в лоб и потом отпускала играть.

Из Гори приходила русская учительница, дававшая мне и Юлико уроки. Мой кузен оказывался куда умнее. Но я не завидовала: мне это было безразлично, так как я потеряла бесценные дни на Шалом, мою свободу…

С бабушкой приехало пять человек прислуги. Седой горец, как я узнала, был нукер[21] покойного деда и провел вместе с ним не один поход. Родом из Кабарды и бывший чем-то между дворецким и конторщиком в доме бабушки, он сразу удостоился моего расположения. Теперь папин слуга Михако и горец постоянно спорили о вероисповедании, храбрости, выносливости грузин и горцев. Михако знал, что старый нукер был родом из мюридов