Истории Дальнего Леса - [24]

ИСТОРИЯ ВТОРАЯ Василий и божий дар

Хорек с весьма редким для жителей Архипелага Сказок именем Василий, поэт и философ волшебного и загадочного Дальнего Леса и его не менее магических окрестностей, очень любил свою меланхолию. Она, эта самая меланхолия, переливалась разными гранями сожалений и полутонами неисполненных желаний, как большая хрустальная ваза всеми цветами радуги на солнце. Вся его утонченная, неоднозначная и противоречивая натура народного художника и печального философа, резонировала с грустной возвышенностью этого состояния.

Причем само по себе слово «меланхолия» ему казалось не менее поэтичным и значимым, чем это необъяснимое состояние светлой тоски о кажущемся несбыточным счастье, которое не поддается простому и буквальному определению.

Многие слова несут в себе не просто банальный и прямой смысл, а имеют какую-то магию, таинственная аура которой меняется с неуловимым вкусом проходящего времени. Есть слова, которые приходят к нам в самом раннем детстве. Как члены семьи или стародавние добрые знакомые, они всегда рядом, под рукой. Острота ощущений от первого знакомства с ними стирается со стремительно улетающими прочь осенними дождями и белоснежными посланцами небес, укрывающими бесстыдно обнажившиеся деревья великолепием зимних одежд. Подобно всему земному, слова живут в калейдоскопе сменяющих друг друга сезонов быстротекущей жизни.

Они, эти слова, словно мельчайшие частички неспешных песочных часов, поначалу завораживают блеском изящной новизны, но потом просто перестают удивлять и поражать ко всему привыкающее воображение. Они словно тускнеют, затираются от частого употребления. Но стоит только смахнуть с них пыль времени и вставить в необычный, оживляющий оборот речи, как они снова заиграют всеми красками новизны и прежнего величавого благолепия. И есть, есть еще настоящие кудесники, которые не дают старым и кажущимся такими привычными словам покрыться толщей лет. Они умеют так просто и естественно соединить эти слова между собой, что фразы начинают играть абсолютно новыми, незаметными ранее гранями.

Один из таких кудесников — уже известный нам хорек Василий из Дальнего Леса. Его речь поражает неожиданными оборотами, накрученными из самых обычных, будничных слов. И это не от того, что он мастер художественного слова. Просто его слова и мысли часто вступают в соревнование, и нередко случается, что слова обгоняют.

Есть в речи Василия особая магия необработанного, ничем не замутненного, истинно природного великолепия. Да и нельзя объяснить чудо выверенными математическими формулами, разложить на составляющие элементы — на то оно и чудо. Вдобавок к этому, как всякий истинный философ, любит хорек Василий собирать новые чудные и красивые слова. Например, его нежно лелеемая «меланхолия». Как только ученая сова произнесла это слово в случайном разговоре о природе за кружкой березового сока прошлым летом, так Василий его и полюбил.

Раньше, до описываемых здесь невероятных событий, нравилось Василию грустно и торжественно думать о своей извечной и всеохватывающей меланхолии как об осмыслении видимого несовершенства окружающего мира. Самого себя он никак не мог признать несовершенным. Это казалось ему уж явной несуразицей. Так бывает у художников и философов не только в Дальнем Лесу.

А еще Василий отчаянно любил мечтать. На самом деле, это было его любимейшим занятием и истинным наслаждением. Ему так прекрасно мечталось в те далеко не редкие и несказанно блаженные минуты и часы, когда абсолютно ничего не хотелось делать, а неизменная бутылка березового сока как раз была под рукой.

И не то чтобы Василий был абсолютно никчемным бездельником, как это казалось некоторым его вредным соседям по норкам, но вот ни с каким конкретным ремеслом отношения у него никак не складывались. Процесс осмысления «генома целесообразности», как называл это сам Василий в минуты особого откровения, просто сковывал все его члены и абсолютно не давал полностью отдаться никакому новому делу. Хотелось хорьку Василию чего-то большого и захватывающего, а этого как раз не было. Мелкого и противного совсем не хотелось.

Сделав над собой невероятное усилие и все-таки заготовив на зиму сухих плодов, ягод и прочего съестного безобразия, Василий вдруг отчаянно загрустил. Напала на него старинная подруга и извечная беда — хандра сказочного Дальнего Леса. Своей противностью была она подобна хандре нашего несказочного мира, вот только в Дальнем Лесу была эта самая хандра особой, удивительно ехидного свойства. Но случайные встречи с хандрой не играли бы никакой роли, если бы не характер Василия. Он, несмотря на свое внешнее неброское изящество и небольшой рост, был весьма известным персонажем и даже подлинным героем сказочных мест.

А самой большой бедой Василия было то, что ему все давалось без особых усилий, но ровно столько, чтобы не испытывать серьезных жизненных проблем и неприятностей. Так бывает в жизни: что-то большое и настоящее ждет тебя где-то за углом, ждет долго и терпеливо, но у тебя все привычно и хорошо, а за окном моросит надоедливый и противный дождик-зануда, и очень не хочется выходить из теплой обжитой норки и искать что-то свое, может, и большое и прекрасное, но скрытое в туманной неопределенности где-то там, в пелене нескончаемого осеннего дождя.