Исторический очерк: Никита Хрущев, Доклад на закрытом заседании XX Съезда КПСС - [4]

Лишний раз Хрущев пытается показать, до какой степени он отличается от Сталина, который не имел никакого уважения к иностранным коммунистам. Он попросту ставил их перед совершившимся фактом, даже когда речь шла о решениях, крайне важных для их собственного существования. Хрущев же счел необходимым держать «братские партии» в курсе того вопроса, который, в первую очередь, был внутренним делом советских.

Перевод этого доклада на закрытом заседании в то время не существовал еще ни на одном иностранном языке. Но среди наиболее важных представителей различных иностранных делегаций были бывшие сотрудники Коминтерна, долго жившие в СССР и понимавшие русский язык, как, например, поляк Берут, болгарин Червенков, венгр Ракоши, немец Ульбрихт или китаец Ван Шио-сян (учившийся пять лет в СССР). Несколько генеральных секретарей западных компартий также знали русский язык — Торез, Тольятти, Ибаррури, Копленик (Австрия). Многие годы они жили в СССР и вполне достаточно знали русский язык, чтобы понять содержание доклада (если требовалось, с помощью другого делегата, — напр., Торезу помогал Жорж Коньо).

Их поставили в известность следующим образом:

Два партийных советских чиновника являлись в комнату главы делегации и передавали ему кассету с записью доклада Хрущева на закрытом заседании о «культе личности и его последствиях». На следующий день утром глава делегации должен был возвратить эту кассету, но он был волен сообщить (или умолчать!) другим членам делегации о ее содержании. Жак Дюкло, второй по своему весу представитель французской делегации, в своих воспоминаниях, опубликованных уже после смерти Тореза, утверждает, что содержание доклада в то время ему было неизвестным: «Со своей стороны, я был крайне недоволен тем, что нас, делегатов „братских партий“, лишили возможности присутствовать на чтении этого доклада, с которым затем мы познакомились в буржуазной прессе»^{5}. Если это утверждение соответствует действительности (в чем можно сомневаться), то виновата в этом не советская компартия, а Морис Торез. Со своей стороны, Тольятти не счел нужным немедленно сообщить о содержании этого доклада членам итальянской делегации, в которую также входила его первая жена Рита Монтаньяна. Когда Мауро Скочимаро, второй по политическому значению член делегации (после Тольятти), стал расспрашивать о содержании этого конфиденциального документа, Тольятти ответил, что все это лишь чепуха, не имеющая никакого значения^{6}. Когда другой член итальянской делегации спросил Тольятти о таинственном советском чиновнике и кассете, тот лаконично изрек: «Ничего, просто глупость, ты же знаешь, что они из всего делают тайну»^{7}. Пользующийся репутацией наиболее «либерального» генсека среди всех руководителей иностранных компартий Тольятти не нашел нужным сообщить о докладе своему ближайшему окружению. Этот человек, которого считали самым умным среди вождей компартий Запада, безо всякого сомнения, сразу же уловил взрывчатый характер доклада Хрущева. И поэтому-то он действовал с такой осторожностью.

ПЕРВЫЕ СВЕДЕНИЯ О ДОКЛАДЕ НА ЗАКРЫТОМ ЗАСЕДАНИИ

В самом конце своей обвинительной речи по поводу «культа личности» Хрущев заявляет: «Мы не можем допустить, чтобы этот вопрос вышел за пределы кругов партии, в особенности же, чтобы он попал в печать. Вот почему мы его обсуждаем здесь, на закрытом заседании Съезда. Нам следует знать пределы, мы не должны давать оружие в руки нашим врагам, не должны полоскать наше грязное белье у них на глазах»^{8}.

Можно было подумать, что время повернуло вспять на полвека и партия вернулась ко временам ранней деятельности Ленина и к подпольной работе! Закрытое заседание, безмолвие прессы, запрещение участникам съезда делать записи, словно работа этого съезда проходила в Стокгольме или Лондоне, и все страшились царской охранки! И как в 1905 или 1906 гг., после заседания возник вопрос: следует ли обнародовать решения и материалы съезда и каким образом это сделать?

Некоторые, из числа привилегированных, получили возможность познакомиться с докладом Хрущева почти на следующий день после закрытия работы съезда. Двое из числа этих привилегированных известны: это Светлана Сталина и Тито. Дочь Сталина рассказывает, что в конце февраля Микоян пригласил ее к себе и вручил ей доклад: «Прочитай, — сказал он. — А затем поговорим, если нужно»^{9}. Почти в то же самое время у Тито развивались следующие события: «Однажды вечером в конце февраля 1956 года, — рассказывает Светозар Вукманович-Темпо, — Тито срочно вызвал созвал секретариат исполнительного комитета, в который входили в то время Тито, Карделж, Ранкович, Госняк и я. Тито прочитал нам доклад Хрущева на закрытом заседании XX съезда компартии СССР, который только что закончился в Москве. Содержание доклада Хрущева меня буквально потрясло. Я никак не ожидал такого стремительного поворота. Тито, однако, не был удивлен, я сразу же это отметил»^{10}.

Хрущев не удовлетворился тем, что познакомил с докладом единственную дочь Сталина и его самого заклятого врага. Он верил в «демократический централизм» и в «коллективное руководство»; вместо сталинского образа действия он стремился возродить «ленинские нормы». И вот тогда он решил ознакомить с докладом партийных аппаратчиков (по-русски в тексте. — А. Ю.) и партийных активистов. Было решено, что текст доклада будет передан республиканским и областным партийным секретарям. Каждый секретарь обкома или райкома должен был дать расписку в получении доклада и организовать чтение внутри здания обкома или райкома; экземпляр этого доклада было запрещено выносить из здания. Для первичных организаций было решено организовать заседания по следующему принципу: один из партийных чиновников являлся на это заседание с текстом доклада; представитель местной партийной элиты зачитывал этот текст, после чего «аппаратчик» (по-русски в тексте. — А. Ю.) его уносил. Никто не должен был делать никаких записей, ни оповещать посторонних об этом заседании. Такого рода заседания были организованы в марте, как уточняет Светлана Сталина, присутствовавшая на одном из таких собраний в институте мировой литературы.