Исторический очерк: Никита Хрущев, Доклад на закрытом заседании XX Съезда КПСС - [10]

. Но когда китайцы пробуют доказать, что они были враждебно настроены к двадцатому съезду с самого начала, они не в состоянии привести в качестве доказательства ни одного документа, исходящего от высших партийных органов. Они ограничиваются тем, что указывают на беседы Мао с Микояном и советским послом в апреле 1956 года, или на речи, обращенные к советским руководителям Лю Шаоцы или Чжоу Эньлаем в конце этого года. Но подобные возражения, которые, как настаивают китайцы в 1963 году, были якобы ими сделаны в 1956, исходили в год двадцатого съезда почти от всех коммунистических партий, и в печатном виде, а не в разговорах, как это было с китайской компартией. Когда Мао в частной беседе с Микояном говорил, что «нужен конкретный анализ» феномена Сталина, когда Чжоу Эньлай и Лю Шаоцы осыпали упреками — в устной форме — советских руководителей «за полное отсутствие глубокого анализа», они были значительно менее дерзновенны, чем Тольятти. Когда Мао, как он утверждает, сказал в октябре 1956 года советскому послу: «Нужно критиковать Сталина, но мы не согласны с использованными методами»^{34}, он недалеко опередил американскую компартию; вот что писал ее центральный орган 6 июня: «Мы безо всякого колебания заявляем, что не одобряем того образа действия, благодаря которому доклад Хрущева был напечатан»^{35}. Когда, наконец, в 1973 году на Формозе (Тайване) становятся доступными бесчисленные речи и заявления Мао, напечатанные для внутреннего использования, становится очевидным, что документы, датируемые 1956 годом, поддерживают хрущевский тезис. Например, китайский лидер заявляет, на расширенном заседании политбюро в апреле (на этом заседании была подготовлена к печати резолюция от пятого апреля): «Советский Союз только что приступил к широкому движению критики и самокритики; некоторые из этих методов движения никогда не применялись ни у нас, ни в СССР»^{36}. Даже в декабре 1956 года, когда из-за шокового состояния, в котором находятся компартии Востока и Запада, возникает более или менее прямая связь между распространением доклада на закрытом заседании и теми событиями, о которых шла речь, Мао обращает свою критику скорее по адресу Сталина, чем хрущевского доклада: «Нужно вспомнить, — говорит он, — такие явления, как Берия или Као Кан; нужно признать существование ошибок Сталина, которые столь же чрезмерны, как венгерские события»^{37}.

ОТ ДВАДЦАТОГО СЪЕЗДА К ДВАДЦАТЬ ВТОРОМУ. ПРИЗРАК ДОКЛАДА ХРУЩЕВА НА ЗАКРЫТОМ ЗАСЕДАНИИ

Доклад на закрытом заседании никогда не был напечатан в коммунистической прессе, и тем не менее своим существованием он оказал огромное влияние на все коммунистическое движение. Перефразируя слова Маркса и Энгельса, можно было сказать в 1956 году: «Призрак преследует коммунизм, призрак доклада Хрущева»!

Трудно и даже невозможно найти в истории еще один пример человека, который сначала был бы столпом государственной системы, ее центральным лицом — и затем бы стал ее основным обвинителем. Бертрам Д. Вольф был совершенно прав, когда писал в 1957 году в комментарии к докладу: «Этот документ, вероятно, является самым важным из всех, которые когда-либо появлялись в коммунистическом движении… Это наиболее убедительная обвинительная речь против коммунизма, когда-либо сделанная коммунистом, речь против всей советской системы, когда-либо произнесенная советским руководителем»^{38}. И такова уж судьба «первой социалистической страны в мире», что она всегда последней узнает и литературные, и политические произведения, написанные на ее родной почве: «Завещание» Ленина пролежало более тридцати лет, прежде чем было напечатано; доклад Хрущева по-прежнему ожидает печати, так же, как и «Доктор Живаго» и произведения Солженицына.

Доклад Хрущева на закрытом заседании обладает тремя характерными свойствами: это наиболее разоблачительный из всех документов, которые были напечатаны об истории советской России за последние тридцать лет; к тому же, он наиболее краткий, что не такое уж частое свойство для системы, в которой еще стойко хранится вера «в переход количества в качество»; и наконец, из всех документов его наиболее тщательно прячут под спуд, по мере того как удаляется год двадцатого съезда.

Для того, кто хочет понять советскую действительность, а не ее идеологию и бесчисленные заявления вождей, доклад на закрытом заседании, безусловно, является наиболее поучительным документом, во всяком случае, для тридцатилетнего периода советской политической истории. В разнообразных версиях, представляющих историю компартии СССР (сегодня их не менее 12-ти), мы не прочитаем ни слова правды: в них даны различные фальсификации, от одного фазиса к другому, от одной генеральной линии к последующей. Та доктрина, которая была разработана Лениным в его книге «Государство и Революция», еще до захвата власти большевиками, столкнувшись с реальностью, лишь со всей убедительностью показала бездну, существующую между идеологическими намерениями Ленина и действительным завершением советской системы. Программа коммунистической партии Советского Союза, названная в год своего появления в 1961 году «Коммунистическим манифестом XX века», уже давным-давно фактически позабыта. Конституция 1936 года, названная «сталинской» и «самой демократической в мире», с самого первого дня своего появления никогда не исполнялась; и сама советская философия является плодом таких же «аппаратчиков» и чиновников, какие занимаются животноводством в Казахстане или полезными ископаемыми.