Исторические силуэты - [73]
С этого момента и сам Ростопчин, и Екатерина Павловна начинают подготовлять почву к замещению Ростопчиным престарелого Гудовича[286] на посту московского генерал-губернатора. Ростопчин в московских салонах поднимает на смех Гудовича, вышучивает его старческие недостатки и даже передразнивает его жесты и гримасы к шумному удовольствию публики.
В то же время он переписывается с Екатериной Павловной и в эти письма также включает разные щелчки по адресу Гудовича, быть может, с тем расчетом, что соответствующие места писем могут быть показаны кому следует. Шутки над Гудовичем перемежаются здесь с другими весьма знаменательными сообщениями, в которых Ростопчин явным образом старается дать понять, какие важные государственные услуги мог бы он оказать по части уловления крамолы. Так, в письме, отправленном в Тверь в апреле 1810 г.[287], Ростопчин сообщает, что к своему приезду в Тверь он заготовит для великой княгини «историю сословия мартинистов в России, имея все нужные для сего сведения[288]; тайное сие общество, — пишет далее Ростопчин, — быв рассеяно при Екатерине, восстало было на минуту при Павле, но ныне явно господствует и достигает безопасно до своей цели, уверяя государя в своем ничтожестве». После этих строк идут шутливые сообщения о концертах, театральных новинках и московских «канальских модных французских лавках». А затем Ростопчин добирается и до Гудовича. «Граф Иван Васильевич, — пишет Ростопчин, — делает противное калифу Гарун-аль-Рашиду, которому всякое утро напоминали для уничижения, что он — человек. А нашему, хотя он и не вантрилок, но собственный утробный глас кричит ежесекундно: «Ты — фельдмаршал Гудович! граф! главный! грозный! герой!» Посему извольте себе представить, как он мил для просителей и посетителей…».
В этих усилиях прошло около трех лет. С началом Отечественной войны представилась действительная надобность сменить престарелого Гудовича и заместить его пост более энергичным человеком. Тогда Екатерина Павловна со всей настойчивостью стала выдвигать перед братом кандидатуру Ростопчина. Александр долго упирался. Ему по-прежнему было трудно победить в себе предубеждение против этого человека. «Ведь он даже и не военный, — возражал Александр, — а московскому главнокомандующему присвоен военный мундир!». «Это дело портного», — бросила в ответ великая княгиня. В конце концов Александр должен был признать, что по обстоятельствам момента важно было поставить во главе Москвы лицо, особенно популярное в общественном мнении. Со времени издания своего памфлета Ростопчин считался наиболее ярким представителем противофранцузской партии, и это обстоятельство решило его выбор. В мае 1812 года Ростопчин был произведен в генерал от инфантерии, и вслед затем состоялось его назначение московским главнокомандующим. Вскоре после этого назначения совершилось падение Сперанского. Молва приписывала Ростопчину деятельное участие в подготовке этого события. По рукам ходило письмо, якобы представленное Александру от имени «Ростопчина и всех москвичей» с требованием удаления Сперанского. Мы совершенно согласны с А. Поповым, который считает это письмо фальсификацией на том основании, что там многие факты переданы таким образом, как Ростопчин ни за что их не передал бы[289]. Что Ростопчин сочувствовал падению Сперанского, в этом не может быть сомнения. Вряд ли можно поверить словам самого Ростопчина о том, что это событие явилось для него полной неожиданностью: ведь теперь уже совершенно доказано, что падение Сперанского в значительной мере было подготовлено тверским кружком Екатерины Павловны, с которым Ростопчин был так тесно связан. Но, по-видимому, на долю Ростопчина при этом действительно не досталось никакой активной роли, и общественная молва приписала ему такую роль лишь по соображениям вероятия, а не по несомненным фактическим данным.
Назначение Ростопчина вызвало противоположные чувства в общественных кругах Москвы. Клевреты Ростопчина, как Булгаков, Брокер[290], Оденталь[291] в Петербурге[292], конечно, ликовали. Бестужев-Рюмин[293], напротив, свидетельствует в своих «Записках»[294]: «Лишь только я узнал о сей перемене начальства, сердце у меня облилось кровью, как будто я ожидал чего-то очень неприятного». Может быть, впрочем, настроение того времени окрасилось в памяти Бестужева в такой очень уж мрачный цвет в связи с последующими его столкновениями с Ростопчиным. Вигель утверждает, что большинство было обрадовано этим назначением, хотя ненадолго, а Волкова, впоследствии одобрявшая первые шаги Ростопчина в роли главнокомандующего, при его назначении писала: «Пока я не думаю, чтобы у него было много друзей в Москве; надо признаться, что он и не искал их, делая вид, что ему нет дела ни до кого на свете»[295].
Эти разнообразные отзывы можно свести к некоторому единству, предположив, что и среди тех кругов, которые сочувствовали направлению Ростопчина и потому могли только приветствовать его назначение, было немало людей, не чувствовавших к Ростопчину личной симпатии: одни были задеты его колким языком, другим не нравились его развязные выходки против старика Гудовича.
