Исторические силуэты - [61]

. Даже то, что он отстаивал, за что он бился, не возбуждало в нем к себе действительного уважения. Повторю еще раз: отрицать ум и даровитость Ростопчина, как это делают некоторые в наше время, значит вступать в противоречие с очевидными фактами. Изъяны его духовной личности проистекали не из бедности натуры, а из черствости души. Личность Ростопчина — один из ярких образцов того, в какой сильной степени умственные дарования могут иногда обесцениваться дефектами сердца.

II ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ РОСТОПЧИНА

Ум и даровитость Ростопчина не были, однако, настолько выдающимися, чтобы непрекращающиеся запальчивые споры о его деятельности можно было объяснить крупным значением его собственной личности. Это был, если можно так выразиться, незаурядный человек малого размера. Он возвышался очень заметно над уровнем рядовой общественной массы, но в кругу замечательных людей ему приходится отвести очень скромное место[220]. Здесь, может быть, будет всего уместнее остановиться несколько на литературной деятельности Ростопчина. Ведь Ростопчин был не только администратором. Он был также и писателем. Это открывает нам наиболее удобный путь к определению размеров даровитости его натуры. Попробуйте учесть удельный вес духовной личности деятеля отдаленной от нас эпохи исключительно по его активным общественным выступлениям. Сколько тут зачастую непреоборимых затруднений! Как трудно бывает со всей отчетливостью определить мотивы, содержание и все сопутствующие обстоятельства того или иного его шага. Но ведь без подробного знания всех этих условий невозможно и оценить значения личности общественного деятеля. Между тем факты литературной деятельности писателя прочно закреплены перед нами на бумаге. Каждый писатель своими литературными произведениями выдает на себя потомству самые неоспоримые документы. Читая и анализируя эта произведения, мы можем ошибаться относительно многих отдельных вопросов, касающихся истории творчества автора, но размеры его талантливости, и притом не только литературной, а вообще размеры даровитости его личности во всяком случае в полной мере, как в зеркале, отражаются в его литературных творениях. В этом отношении письменные продукты его творчества говорят сами за себя, помимо каких-либо дальнейших справок. Взглянем же с этой точки зрения на литературное наследство, оставленное нам Ростопчиным.

Я уже упоминал выше о достоинствах литературного дебюта его молодости. «Путешествие в Пруссию», как мы видели, отмечено проблеском живого литературного дарования. Тихонравов в своей неоконченной статье о Ростопчине придавал большое значение этому опыту молодого автора, усматривая в нем начальный проблеск нового литературного течения. В этом отношении Тихонравов[221]ставил «Путешествие в Пруссию» Ростопчина выше карамзинских «Писем русского путешественника»[222]. Путевые заметки Ростопчина, по наблюдению Тихонравова, отличаются гораздо большей жизненностью, свежей непосредственностью наблюдений, нежели «Письма» Карамзина[223]. В противоположность карамзинским письмам, произведение Ростопчина не носит на себе никакого следа условной кабинетной литературщины, оно свободно от пут педантической цеховой литературной традиции. В то время, как в «Письмах русского путешественника» многие пассажи имеют чисто книжное происхождение, а иные и целиком заимствованы из чужих книг, хотя им и придается форма собственных наблюдений автора, Ростопчин, набрасывая свои путевые заметки, всего менее думал о книжной учености и чопорном лоске литературного изложения. Он рисует только с натуры, передает только подлинные личные впечатления и переживания и пользуется для их передачи на письме первым счастливым выражением, которое приходит ему на мысль. Тихонравов объяснял эту особенность ростопчинского литературного дебюта тем обстоятельством, что Ростопчин не был и не считал себя профессиональным литератором. Он сочинял только между делом, и потому-то ему удавалось счастливо избегать некоторых рутинных приемов, почитавшихся тогда непременной принадлежностью настоящей литературы. Решаюсь заметить, что этим ценным наблюдением Тихонравова вопрос еще не исчерпывается.

На путевых заметках Ростопчина, кроме того, отразились некоторые общие черты личности их автора. Дело в том, что Ростопчин вообще по натуре был чужд всякой выспренной торжественности и напускной педантической серьезности. Даже в наиболее ответственных по важности повода и цели писаниях он всегда сторонился торжественной риторики. Скорее наоборот, он склонен был нередко вдаваться в аффектацию преднамеренной простоты, переходившей порой в прямую вульгарность. В его душе была заложена страсть к буффонаде, как известно, отнюдь не мирящаяся с каким бы то ни было педантизмом. Вот почему и в своих путевых заметках он прост, конкретен, непритязателен. Но в этой простоте ошибочно было бы усматривать проблеск особенной силы литературного таланта. Ростопчин никак не мог бы стать новатором в области литературы. Для этого ему не хватило бы ни глубины идей, ни своеобразия внешних литературных приемов. И в своих последующих произведениях, до нас дошедших, он двинулся в этом отношении не вперед, а назад, явился не пролагателем новых путей в области литературы, а довольно близким подражателем чужой литературной манеры.