Исторические силуэты - [38]
Во время свадебного шествия придворный пиит Третьяковский должен был прочитать стихотворную оду. Дорого обошлась ему эта ода. На время приготовлений к празднику Третьяковский, как участвующее в нем лицо, поступил в распоряжение Волынского, который заведовал всем церемониалом. Волынский не преминул воспользоваться случаем, чтобы по-своему отмстить клеврету своих врагов за его насмешливые вирши. Лишь только Третьяковский впервые представился Волынскому для получения приказаний, последний встретил его градом пощечин и бил до того, что придворный поэт вышел от него «в не-состоянии ума». На следующее утро Волынский, приехав к Бирону, опять столкнулся в передней герцога с Третьяковским. Намерение поэта было очевидно: он приехал с жалобой к герцогу на вчерашнюю расправу. Волынский тотчас снова впал в бешенство. «Рвите его!» — закричал он солдатам, и в одну минуту на Третьяковском разорвали рубаху и избили его палками так неистово, что «спина его, бока и лядвии стали как уголь черны». Такая же экзекуция повторилась и на следующий день после «потешной» свадьбы, во время которой Третьяковский, одетый в «машкерадное» платье, сказал-таки свое стихотворное приветствие новобрачным. Отпуская, наконец, несчастного пиита, Волынский заставил его на прощанье поклониться себе в ноги.
Варварская расправа с безродным пиитом сама по себе никого не возмутила. Человеческое достоинство, неприкосновенность личности — все это были созвучья, еще совершенно незнакомые уху людей XVIII века. Тогда лишь начинали привыкать к понятию сословной чести, могли еще понять, что значит оскорбить честь дворянина; но что значит оскорбить честь человека вообще, каково бы ни было его сословное положение, это оставалось недоступным умственному и нравственному кругозору эпохи. Что значил для вельможных магнатов какой-то Третьяковский? Это просто был необходимый аксессуар различных церемониалов, машина для изготовления виршей на «случаи», почти что шут, на которого было бы смешно и странно смотреть как на человека с правами на какое-то уважение. Он пожаловался в академию. Академический врач освидетельствовал следы истязаний и признал побои, действительно, тяжкими. Тем и кончилось дело о претензиях самого Третьяковского. Но в деле была одна подробность, которая могла получить гораздо большую важность. Не большая беда, что Волынский бил Третьяковского; но побои происходили, между прочим, в апартаментах всесильного герцога, и это уже было весьма серьезно: это можно было выставить при случае как выражение дерзкого непочтения к Бирону! Враги Волынского не упустили этого обстоятельства и приберегли его до надлежащего момента.
Впрочем, в материале для подкопов недостатка не было. Скоро врагам Волынского открылась такая пожива, которая затмила все предшествующее, хотя и носила совсем иной характер. Пригибаясь перед сильными временщиками и самодурствуя над безгласной мелкотой зависимых от него лиц, Волынский платил щедрую дань нравам своей эпохи. Но в его жизни была и другая сторона. Он любил уходить с торной дороги придворных интриг в тесный дружеский круг единомышленников. Туда уносил он лучшую часть своей души. Там в нем просыпался патриот и гражданин. В просторном, роскошном доме на Мойке часто собиралась тесно сплоченная компания. Здесь бывал русский историк Татищев[111], широко образованный президент коммерц-коллегии Мусин-Пушкин[112], чиновники, архиереи, офицеры. Компания была пестрая по общественному положению входивших в нее лиц, но очень дружная по общности интересов, которые всех занимали. Друзья сходились не для праздного провождения времени. Между ними шел живой обмен мнений и впечатлений. Энергичные речи лились рекой. Собеседники разбирались в настоящем положении дел и старались заглянуть в будущее. В настоящем перед ними открывалась безотрадная картина. Столица утопала в сказочной роскоши. Иностранцы, подавленные великолепием столичных празднеств, писали, что эти празднества переносят их в волшебную страну фей. А между тем, на народе лежала недоимка по государственным сборам в 15 миллионов рублей, что равнялось двухгодичному государственному доходу. Из 8 миллионов общей суммы доходов 6 с половиной миллионов поглощалось расходами на армию и флот, и только полтора миллиона оставалось на удовлетворение всех других государственных потребностей. Торговля и промышленность находились в глубоком упадке. В управлении царил хаос. Всеми делами вертели иностранцы с Бироном, Остерманом и Минихом во главе. Свирепствовало ужасное «слово и дело». В доме на Мойке все эти наболевшие общественные язвы вызывали продолжительные обсуждения. Как быть, что делать? Мысль работала. Брались за иностранные книжки. Западные политические мыслители были в большом ходу среди членов кружка Волынского. У каждого из них была прекрасная библиотека, умножавшаяся при всяком удобном случае. Так, Волынский, председательствуя на суде над Голицыным
