Истоки контркультуры - [91]

Примечательно, с какой беззаботностью мы относимся к собственному вопиющему невежеству в технических вопросах, от которых зависит наша жизнь. Мы живем на поверхности нашей культуры и притворяемся, что знаем достаточно. Если нас вылечили от болезни, мы говорим, что подействовала таблетка или сыворотка, а это все равно, что ничего не сказать. Если экономику трясет, мы изрекаем все, что слышали о давлении инфляции, балансе платежей, дефиците золотого запаса, подъемах и падениях. Если не считать этого жонглирования поверхностными понятиями, мы держимся на вере. Мы верим, что за таблетками и экономическими схемами стоят эксперты, которые понимают, чего там есть понимать. Мы знаем, что они эксперты, потому что они говорят как эксперты и имеют научные степени, лицензии, звания и сертификаты. Так чем же мы лучше дикаря, который верит, что его лихорадка прошла, потому что из него изгнали злого духа?

Для большинства из нас жаргон и математические выкладки экспертов сродни непонятным заклинаниям. Но мы уверены, что эти заклинания действуют, по крайней мере, нам кажется, что действуют – до известной степени, которую те же самые эксперты называют удовлетворительной. Если сведущие люди говорят нам, что прогресс заключается в компьютеризации принятия политических и военных решений, кто мы такие, чтобы возражать, что это не лучший способ проводить нашу политику? Если достаточное число экспертов скажут, что стронций-90 и городской смог для нас полезны, большинство из нас поверят им на слово. Мы нажимаем кнопку, и мотор заводится; мы нажимаем педаль, и машина едет; мы сильнее давим на педаль, и машина едет быстрее. Если мы считаем, что нам надо куда-то добраться, и доехать туда надо очень быстро, несмотря на опасность, дискомфорт, затраты и смог, – тогда автомобиль можно назвать впечатляющей магией. Такая магия науке по силам, а шаманским заклинаниям – нет. Нажмите другую кнопку, и взлетит крылатая ракета; грамотно направьте ее, и она сотрет с лица земли целый город, а если ракета достаточно мощная, то и целую планету. Если взорвать планету считать делом стоящим (разумеется, на определенных, хорошо продуманных условиях), то наука – это то, что нам нужно. Заклинания тут бессильны.

Но если роль технического эксперта в нашем обществе аналогична роли шамана в древних племенах – в каком-то смысле оба пользуются уважением населения как умельцы, которые вызывают таинственные силы неведомыми способами, – какова же разница между культурами на научной и визионерской основе? А разница реальна и крайне важна. Она требует, чтобы мы провели четкое различие между хорошей и плохой магией, – границу, которую можно перейти в любой культуре, примитивной или цивилизованной, и которую мы перешли с приходом технократии.

Сущность хорошей магии, которую практикует шаман и художник, в том, что она всегда стремится сделать общедоступным результат волшебства в полном объеме. Если шаман избран духами и наделен силой, его роль представлять свой народ среди священных сущностей, которые нашли его и превратили в своего агента. Его особый дар дает ответственность, а не привилегии. Художник тоже представляет обществу свое творчество в надежде, что через него, как через окно, внимательный человек увидит реальность, которую познал художник. У шамана эту функцию выполняет ритуал. Участвуя в ритуале, племя узнает то, что видит шаман. Ритуал – это способ шамана рассказать о своем видении; это его информативное подношение. Если работа художника удачна и ритуал шамана эффективен, ощущение реальности у общества расширится, а опыт обогатится знанием о неких темных силах.

Всего один пример: вот как в XIX веке Смохалла, великий шаман индейцев ванапам, один из зачинателей традиции обрядового танца североамериканских индейцев, посвященного умершим, вел свое племя во время церемонии, проводимой с целью представить их миру снов, который он открыл:

«Процессия началась от старого “Дома лосося”, где когда-то хранилась вяленая рыба, превращенного ныне в церковь Смохаллы, где проводятся религиозные церемонии. Ответное повторение литании вслух, хоровое пение под аккомпанемент тамтамов и танец с разнообразным ритмом – темп подчеркивался соответствующим подражанием – составляли ритуал, который проводился по воскресеньям, согласно христианской традиции… Ритуальное возбуждение усиливалось пением, танцами, ритмичным барабанным боем, которые постепенно гипнотизировали участников, погружая большинство из них в транс, или сны, как принято говорить в этом культе. Согласно обычаю, видения прилюдно описывались. Сонный танец считался лекарством от всех болезней, принесенных белым человеком»[245].

Таким образом, сферы, которые исследовал Смохалла, были открыты для всего племени, и не понаслышке, а по личному опыту.

Хорошая магия открывает тайны для всех; плохая магия напускает таинственности. Цель адепта плохой магии – монополизировать знания скрытой реальности (или подделать их) и воспользоваться этой монополией, чтобы дурачить или запугивать. Адепт плохой магии, будь он жрецом или экспертом, стремится получить эгоистичное преимущество в виде статуса или награды именно за счет ограничения доступа к великим силам, которые он контролирует. Следы отличия, которое я здесь провожу, сохранились и в католическом понятии симонии, греха против Святого Духа. Повинный в симонии священник, пользуясь властью над святыми дарами для личной выгоды, совершает, как учит церковь, худший из грехов. Он предает то, что осталось в его профессии от призвания древних шаманов, – делать священное восприятие доступным для всех.