Истоки богатырства. Секреты атлетизма - [18]

— А то, что наша с тобою сила — пустяк, мочалка да лыко! Настоящую силу я видел только один раз в жизни, с той поры я и хожу скромный, вперед не вылезаю. Конфуз у меня вышел!

— Ну и что все-таки?

Тимашов почесал в затылке и начал говорить про свой «конфуз», но в голосе его звучало восхищение.

— На одной почтовой станции в Тверской губернии мне очень понравилась молодая бабешка: дородная, глазищи голубые с лукошко, коса льняная в полено, бюст — ах, и всё тут! Ну, всё при ней! Сроду таких не видал, хоть под венец приглашай. Да какой тут венец, когда ямщик смену перезапрягает, через несколько минут дальше гнать!

Расчувствовался я да говорю моей красавице:

— Полюби молодца, не пожалеешь!— да несколько так вольно, по-моряцки ее и приласкал. Что ты думаешь? «Приласкала» и она меня! Сгребла эта голубоглазая меня в охапку, оторвала от земли и так шмякнула об пол, что я подняться не мог.

Отдышался вроде, а красавица меня за руку подняла и ласково глядит своими глазищами:

— Да как тебя, молодец, любить, когда ты такой квелый? Мой Петруша против тебя куда проворнее!

— Ну, говорю, не видал твоего Петрушу, да с тобой, красавица, только на абордаж ходить. Все вражеские флота повергнем!

... Что была на русской земле это чудо-девица, сомневаться не приходится. Жаль только, что в истории не осталось о ней памяти более, чем в письмах Александра Бестужева.

В древнем гербе Бестужевых центральное место занимал золотой пятилистник на черном поле. В последнем поколении этого рода сей рисунок приобрел внезапное значение. Пять побегов дал бестужевский ствол, и весь этот пятилистник был растоптан в черном поле николаевской реакции.

Четверо Бестужевых по примеру старшего брата Николая были декабристами. Пятый не созрел для борьбы, но оказался достаточно заметен, чтобы пострадать вместе с братьями.

Из записных книжек Н. А. Бестужева: «Видали ль вы когда-нибудь дерево, поверженное громом? Листья осыпались, ветви разбросаны, пень обожжен, но еще тверд и стоит непоколебимо. Никто не полюбуется видом его, никто не придет под тень, и суеверный мимохожий, с трепетом указывая на него, говорит: «Гнев небесный покарал его». А вся его вина состояла в том, что оно возвысило маковку свою выше других».

Тело укрепить — дело нехитрое. Куда сложнее научиться управлять своими желаниями, подчинить стремления и порывы железной дисциплине.

Этим надо заниматься ежедневно, постоянно следя за собой, не давая повода расхлябанности и разгильдяйству. Закалив характер, подавив дурные и пустяковые желания, можно добиться любых успехов и на арене, и в жизни.

Петр Крылов

Майским свежим утром, когда, казалось, вся Москва пропиталась дивным запахом буйно цветущей во всех палисадниках сирени, у мясной лавки, что на Земляном валу, остановился мальчуган. В широко распахнутую дверь он с подозрительным любопытством наблюдал, как мясник, натужась, ставит на напольные весы двухпудовую гирю, взвешивая мясные туши.

— Тебе чего, гимназист?— спросил проходивший мимо приказчик, тщедушный длинновязый парень с прыщавым лицом под лакированным козырьком картуза. Мальчуган смущенно хмыкнул, поправил форменную фуражку и, конфузясь собственной храбрости, неопределенно помотал головой:

— Я бы... Если можно... хоть разочек...

— Чего тебе, синяя говядина?— уже строго прикрикнул приказчик.— Шел бы стороной, ишь болтаются тут! Гимназию прогуливаешь?

Мальчуган охотно кивнул головой:

— Прогуливаю! Скука там... Позвольте, дяденька, гирьку поднять.

Из лавки, привлеченный разговором, показался краснощекий мясник, добродушный увалень. Вытирая грязной тряпкой руки, он переспросил:

— Гирьку поднять хочешь? Двухфунтовую?—он пощупал под кительком мальчугана мышцы руки и уже с искренним удивлением добавил:

— А ты и впрямь здоров! Полпудика, поди, осилишь...

— Иди, карапуз, иди с Богом домой,— заторопился приказчик.— Мал еще гири подымать, пупок развяжется.

— Да пусть его потешится,— улыбнулся мясник, радуясь короткой передышке и предвкушая забавное зрелище.— Бери полпудовую — восемь килограмм!— И он вынес из лавки круглую, с небольшой ручкой, какой уж десяток лет служившую в лавке, гирю.

Мальчуган покачал головой:

— Да нет, дяденька, мне бы двухпудовку...

Собравшийся вокруг народ загоготал:

— Ишь ты, какой пострел! Говорит, дескать, двухпудовку подыму! Ох, гимназист, свистун.

Развеселившийся мясник выволок на свет божий громадную гирю, поставил ее у порога лавки. Народ сгрудился тесным кольцом. Приказчик неодобрительно скривил в ухмылке тонкие губы: он, двадцатипятилетний парень, уже пытался тайком поднимать эту самую гирю, но выше пояса она у него не пошла.

Мальчуган шагнул вперед. От всей его застенчивости не осталось и следа. Он наклонился, рванул гирю, вынес ее на плечо.

Следившая за ним толпа ахнула. Мальчуган поднатужился, лицо его залилось краской, усилие — и двухпудовая гиря чуть подрагивала над его головой.

— Ура! — заорали люди.— Качай его, ай да Илья Муромец!

— Отойдите,— внушительно пробасил мясник.— Эй, сбитенщик, иди-ка сюда. Налей хлопцу кружку, я плачу.

Насладившись вкусным напитком, вытирая белым платком (воспитанный!) губы, мальчуган отвечал на расспросы мясника: