Источник (Долг) - [7]

— Ваше преосвященство, это мой долг, — с радостью ответил магистр.

— В таком случает дьяволу впору бояться. Я составлю для вас необходимые списки. Вы получите опытного священника, припасы, доспехи, оружие. Только необходимых документов из Каса-де-Контратасьон мы вам не сможем дать. Поэтому для властей Индий вы будете кораблем-призраком. Придется выкручиваться. Помимо прочего вам предоставят десять бочонков пороха, на случай если врата окажутся рукотворными и потребуется их разрушить.

— Как насчет кораблей? — спросил Синискалько, большая часть благ у которого, видимо, уже имелась.

— Корабля, — поправил дон Антонио. — «Сарагоса» — однопалубная каравелла с латинскими парусами. Выкуплена у герцога Медина-Седонии. Со старыми судами он всегда охотно расставался.

— Она хоть на плаву? — критично покачал головой миланец. — Не хотелось бы пойти на дно где-нибудь в центре Северного моря[14].

— Только один корабль? Вы хотите снарядить и отправить в плавание всего один старый корабль? — возмутился Альвар. — Это крайне рискованно! Нужен как минимум еще один.

— Что я слышу, — улыбнулся Синискалько, теребя острую бородку. — Неужели страх?

— Сеньор Бароци, мне кажется, вы не до конца представляете себе перипетии морского путешествия. С тем же успехом можно плыть в гробу.

— По словам моряков, «Сарагоса» выдержала полсотни штормов, — напомнил дон Антонио.

— И все что от нее осталось теперь наше, — не удержался Альвар. — Воистину щедрость герцога не знает границ.

— De hoc satis[15]! — оборвал кардинал. — Ватикан заинтересован в успехе миссии. С вами Бог, господа.

Альвару ничего не оставалось, как только подчиниться. Контракт с гильдией был давно подписан. Конечно, даже теперь, зная детали миссии, он мог его расторгнуть, но не сделал бы этого, даже если бы кардинал велел ему плыть по морю в корыте. Еще ни разу Альвар Диас не подводил клиентов, особенно если в их лице выступала святая церковь.

* * *

Июль 1514 года, Севилья.

Ночь выдалась безоблачной. В бесконечном небе, усыпанном звездами, застыл бледный месяц. Звезды сияли, словно расплавленное серебро. Больше и маленькие, миллионы огоньков вместе с Луной дарили свет погруженной во мрак Земле. Под этой торжественной картиной на одной из улочек шел яростный бой.

Гиллель стоял у окна и наблюдал за схваткой сквозь щель закрытых ставен. В нескольких метрах от его аптеки дрались какие-то головорезы. Четверо, судя по всему — бродяги, были вооружены дубинками и ножами. Двое других — идальго или лакеи, носившие чистые одежды, отгоняли сброд шпагами. Хорошее лекарство от бессонницы в столь поздний час. Все-таки Гиллель побаивался таких развлечений. Говорят, одному лавочнику, что жил на соседней улочке, выкололи глаз, когда он точно так же подглядывал за потасовкой из окна своего дома.

Когда бродяг стало трое, Гиллель отошел от окна, не обращая внимания на предсмертные вопли. Проверив ставни и тяжелую дверь с массивным запором, поплелся за стойку. Он прожил в Севилье всю жизнь, начиная с того года, когда под натиском турок пал Константинополь. Его отец был аптекарем. Он, его мать и три брата жили в квартале Санта Круус вплоть до 1483 года. Потом власти кнутами и палками изгнали оттуда всех иудействующих. Кого-то даже утопили в Гвадалквивире. Немногие оставшиеся конверсо[16], такие как его семья, были вынуждены жить в нищете и постоянном страхе. Они стали христианами, но обращение к ним осталось прежним. Аптеку вскоре сожгли. Мать и младшего брата забрала тяжелая болезнь. Пришлось им начать все сначала, с маленького прилавка на площади Святого Франциска. В конце концов, в живых остались только он и его старший брат Ицхак. Молодость ушла. Сейчас у него была седая борода и морщины, ноги по-прежнему хорошо ходили. Он бы, наверное, смог даже ездить верхом, вот только не было в мире места, куда он мог пойти, кроме церкви да пары севильских улочек.

Гиллель перекрестился, глядя на ряды полок, где стояли темные склянки и глиняные сосуды — источник его прибыли. Он все сделал так, чтобы покойный отец мог им гордиться. Открыл новую аптеку, с величайшим трудом добился разрешения на торговлю лекарствами, ходил на исповедь, не скупился на щедрые пожертвования церкви, наладил отношения с влиятельными горожанами. Почему же с того момента как реалы потекли к нему в кошель, он не чувствовал радости? Не правда, что все иудеи скаредные и расчетливые. Гиллелю вообще иногда казалось, что он не был ни евреем, ни христианином, ни, упаси Боже, арабом. Мечты уносили его прочь, в другие страны, на другие континенты, туда, где он так хотел побывать, где мог найти свой истинный дом. Он был ученым, алхимиком и изобретателем. Скупал десятками книги, копил знания и, словно ребенок, ждал непонятно чего, долгие годы продавая лекарства одним и яды другим.

Крики за дверью стали стихать, но борьба продолжалась. По ночам чего только не бывает. В такое время по трущобам слоняется один сброд. Особенно много его теперь в соседнем Санта Круус. Раньше его лаборатория располагалась в родном квартале, что избавляло от лишнего внимания соседей и властей, но с тех пор как Санта Круус превратился в рассадник преступников и контрабандистов, походы туда стали сродни пляске смерти. Безопасную прогулку там мог себе позволить разве что хорошо вооруженный патруль альгвасилов