Истина существует: Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников - [16]

— Он умел все починить. Свекровь мою таланты вообще не интересовали — рассказывает Елена Викторовна Падучева. — Она как-то больше по части жизни. Она больше ценила, что Андрей может пробки починить или еще что. Мотороллер, велосипед, электричество какое-то. Не гнушался, нет. И вот это она ценила.

— Когда у вас был мотороллер, какое-то устройство было, чтоб он стоял в сарае? — спрашивает Владимир Андреевич Успенский Зализняка.

ААЗ: Сигнализация. От дверей сарая. Но сейчас сигнализация продается на каждом шагу, а тогда надо было сделать из ничего ее. Вообще нынешний мир настолько обиден для мальчишки того времени! Потому что все это продается, в ассортименте 200 сортов сигнализации, причем никто не задумывается ни одной секунды, как это устроено! Только как пользоваться.

ВАУ: А Андрей Анатольевич все это делал! Помню, на нас с женой произвело большое впечатление, что он нам здесь починил торшер, у которого перегорел провод внутри палки. Задачка на логику почти. Ну, тем не менее на нас это произвело большое впечатление, потому что он как-то сумел вытянуть этот провод. Ну, вытянуть-то вытянуть, но и потом втянуть его обратно! Это как пасту обратно в тюбик. Но самая потрясающая вещь, вы об этом ничего не сказали, — у вас цела или нет пишущая машинка, которую вы сделали?

ААЗ: Нет. Это действительно терпеливое было дело.

ВАУ: Нужно было писать статьи по лингвистике, где нужен и русский шрифт, и латинский. А машинки бывали или такие, или сякие, машинок с двумя шрифтами не бывало… Андрей Анатольевич сообразил следующее: некоторые буквы совпадают. Например, русское заглавное «Р» и латинское заглавное «Р» — это одна и та же буква.

ААЗ: А почему заглавные? Не заглавные тоже.

ВАУ: Но самое главное другое. Что русское «В» заглавное, она же латинское «В», — эта буква вообще не нужна. Потому что можно напечатать русское «Р» заглавное и русский заглавный мягкий знак «Ь». Если их напечатать вместе, то вот как раз это и получится. И вообще можно было разъять, как труп, некоторые буквы. Некоторые оставить, а некоторые разъять на составные части. Но это хорошо в теории, а на практике… Ведь как устроено? Когда вы нажимаете клавишу, то поднимается такой рычажок, на конце которого буква. Но буква представляет собой выпуклую структуру, приклеенную к такой плоскости.

ААЗ: Нет, она не приклеена к плоскости. Она насажена на некоторое лезвие. У буквы есть внутренний разрез. Буква представляет собой корытце такое. И она этим корытцем насаживается на конец лапки. И напаивается.

Там действительно терпение надо иметь. Я думаю, что это самое большое испытание терпения из всех, потому что можно, конечно, удовлетвориться тем, что почти хорошо село. Чуть-чуть буква наклонена и поэтому ее край пробивается чуть-чуть более серым. Она уже даже села ровно — не выше, не ниже, не правее, не левее. Немножко она села со скосом, в результате она с одной стороны темнее, с другой светлее. Вот сидишь и думаешь: выдержать это или не выдержать? Или снова обратно отпаять и быть снова на абсолютном нуле?

ВАУ: Это ведь может улучшиться или ухудшиться.

ААЗ: Да не может, а обязательно совершенно! Причем количество попыток не ограничено! Припоя у меня достаточно. Но, безусловно, 70 попыток может быть. На одну букву. Но это вы на самом деле рассказали очень простую операцию: операцию насадки буквы. Изобразили, как садится монолит из двух букв. Это совершеннейшая ерунда по сравнению с тем, что нужно было распиливать буквы, верхние буквы и нижние буквы соединять с новыми соседями. Каждая из них садится независимо, а другая оттаивает за это время. Вот это действительно настоящая операция! Посадить двойную букву правильно — это настоящая операция, а то, что вы описали, это забава.

Но на самом деле — вот вы меня хвалите, а я понимаю, что с точки зрения настоящих мастеров я поступал безобразно лениво. А нужно было создать станок. Устройство, которое раз и навсегда бы сажало буквы.

«Идеал — окончательно законченные подсистемы»

— Вот вы очень хорошо объяснили, почему ваша мама выбрала себе карьеру не художницы, а химика, и ваш отец тоже — не архитектором стал, а инженером по стеклу. А как вы стали лингвистом?— спрашивает Зализняка В. А. Успенский. — Вообще интерес к языкам у вас откуда возник? На вас, по-видимому, такие соображения времени не действовали, вы по каким-то другим причинам стали.

ААЗ: Ну, время другое уже было. Рассказывают историю (я ее не помню, но), что как раз никаких ранних данных к занятию языками не наблюдалось. Меня отдали в возрасте шести или семи лет в немецкую группу.

ВАУ: Шесть или семь лет — это 1942 год, это уже война! Где вас отдали?

ААЗ: В эвакуации. Там были эвакуированные…

ВАУ: Где? В деревне?

ААЗ: Думаю, что это было чуть позже, уже не в деревне, а в таком поселке Мончаж в Свердловской области, где мы были дальше. Там были эвакуированные дамы, которые брали детей, чтобы поддержать в них, так сказать, дух учения, интеллигентности, — даже в таких трудных условиях. В немецкую группу, да.

Я запомнил из этого сам только то, как я составил таблицу всех цветов по-немецки. У меня было полное ощущение, что имеется некоторая законченная система цветов в мире, и осталось только каждому из них записать, как будет немецкое название. Их не так много было там, шесть или семь.