Истина стоит жизни - [59]

— Мой дорогой друг, вы молоды. Я сам когда-то был молод.

— Я об этом догадывался, сэр, — сказал Спик учтиво.

— Вы еще и шутник! — улыбнулся Бид. — Я тоже в молодости был веселым человеком — об этом вы, пожалуй, не подозревали. Так позвольте мне, старику, задать вам такой вопрос: что влечет вас к научному подвигу? Не удивляйтесь моему вопросу: я слушал вас тогда на заседании, и у меня было светло на душе от вашей убежденности, меня тронуло ваше стремление — так мне показалось — бескорыстно служить истине… Но после вас говорили эти господа, и мне стало страшно за вас: не совлекут ли вас их бессовестные разглагольствования с прямого пути. Так вот чему же будете вы служить, мой юный друг? Что привлекает вас — интересы науки или выгоды манчестерских фабрикантов? Чего вы ищете для себя: сознания исполненного долга перед наукой и людьми или шумной славы и богатства?

Спику стало скучно и неловко: он еще в школе терпеть не мог хрестоматийных моралей, которые все очень любят преподносить другим, но никто не применяет к себе.

— Мне кажется, сэр, — ответил он сдержанно, — стремление к богатству было всегда одним из двигателей прогресса. Многие земли, может быть, до сих пор не были бы открыты, если бы венецианских, португальских, да и наших купцов не воодушевляла жажда умножения своего богатства.

— Все это так, но для приобретения богатства совсем не обязательно заниматься наукой: гораздо проще приобрести его торговлей, а еще проще грабежом или подлогом. Кстати, в наше время для способного человека опасности последнего пути не больше, чем те, которым подвергают себя люди, занявшиеся выяснением некоторых истин.

— Вы берете крайности, сэр…

— Все в мире состоит из крайностей и того, что расположено между ними. Мы всегда выбираем себе точку, которая ближе или к одной или к другой крайности, и только самые хитрые из нас стараются держаться середины… Но не будем увлекаться абстракциями. Лучше я расскажу вам еще об одном историческом примере. Эратосфен поставил перед собой задачу определить размер Земли. Александрийские правители не дали ему средств на точный промер дуги между Александрией и Ассуаном. Эратосфену пришлось удовлетвориться оценкой расстояния, принятой на основе времени, затрачиваемого караванами. Определить длину дуги в градусах в те времена, в третьем веке до рождества Христова, было еще труднее. Вычисленная Эратосфеном длина окружности Земли оказалась на одну седьмую больше истинной. А он потратил на это лучшие годы своей жизни. Клавдий Птолемей пошел по другому пути. Он ничего не открывал, он только собрал в тринадцать объемистых томов то, что было известно до него, создав астрономию и географию, которые позволили бездушным догматикам, состоявшим на содержании у земельной и духовной знати, на тринадцать веков остановить развитие знания! Птолемей был знаменит и богат; Эратосфен умер в нищете. Но кому из них поклонитесь вы, вступающий на научное поприще?

Спик промолчал.

— Я не осуждаю стремления к научной славе, — продолжал Вид, — только надо знать, в чем истинная слава заключается и чем она заслуживается. Одно из наивнейших человеческих заблуждений состоит в том, что люди приписывают научные открытия одиночкам, с именем которых та или иная истина связывается в истории науки. Возможно ли, чтобы один лишь Коперник, наблюдая небесные тела из монастырской кельи, сумел проникнуть в тайну вращения Земли, а тысячам путешественников, бороздившим моря и континенты и наблюдавшим обращение светил из разных точек земной поверхности, она оставалась неведомой? Конечно, о вращении Земли многие люди знали задолго до великих мужей науки, Коперника, Галилея и Джордано Бруно. Ни один из прославленных мудрецов не является единственным автором тех истин, с которыми связано его имя. Так в чем же их заслуга?

Бид, чуть склонив голову набок, бросил на собеседника свой хитрый вопросительный взгляд.

— Героем становится не тот, — продолжал Бид, — чей ум родил идею; да чаще всего это и не один ум, а умы настолько многие в числе, что в этом обстоятельстве мы имеем готовый ответ на вопрос, почему они остались в безвестности. Героем становится тот, кто посмел решительно и с готовностью пожертвовать собой, стать на сторону идеи, еще не признанной за истину*. На протяжении веков в каждом поколении, наверное, было немало людей, которые знали, что Земля вертится. Но когда эти люди заседали в ученых советах, выступали в соборах и академиях, поучали юношество, — они послушно твердили о том, во что не верили сами, но что было удобно людям, заинтересованным в незыблемости всего сущего, ибо эта незыблемость означала для них безопасность, почет и доходы. Да, они не только соглашались замалчивать известную им правду, они соглашались проповедовать то, что, как было им хорошо известно, прямо противоречило этой правде. Сам великий Галилей, будучи в душе сторонником учения Коперника, в своих лекциях продолжал держаться системы Птолемея. Вы скажете, нельзя забывать про костры инквизиции. Согласен с вами; но ведь были люди, которые добровольно усердствовали в том, чтобы преподнести свою заведомую неправду как можно более убедительно, мало того, они соперничали друг с другом из-за привилегии быть глашатаями этой неправды — одни потому, что за это хорошо платили, другие для удовлетворения своего честолюбия.