Истина стоит жизни - [14]

Не любил аптекарь Трост и кабаков. В кабаках бывало безалаберно и шумно, там собиралось много всяких невоспитанных субъектов, которые, напившись до зеленых чертей, затевали драки, а случалось и поднимали стрельбу… Трост предпочитал удовольствия тихие, без излишеств, будучи приверженцем благопристойности, умеренности и порядка. В определенный день недели он посещал небольшой белый дом на восточной окраине города, где жил со своими семью женами дородный смуглый господин неопределенной национальности, содержа во флигеле, не видном с улицы за высокой каменной стеной, небольшое увеселительное заведение для европейцев.

Покойный Хамертон, знавший о привычках своего лейб-медика, нередко подтрунивал над его посещениями «Домика во дворе», как называли в Занзибаре помянутое заведение, но, будучи человеком снисходительным, глубже в это дело не вникал. И, надо сказать, напрасно, ибо в тот самый день недели, когда «Домик во дворе» посещал аптекарь Трост, там появлялся обычно и секретарь французского консулата мсье Гримо, который, впрочем, захаживал сюда и в другие дни. Мсье Гримо был юн, вертляв и общителен, а его благорасположение к Тросту заходило так далеко, что он регулярно оплачивал их совместные развлечения — правда, из консульских средств…

В один из июльских вечеров, недели через полторы после кончины подполковника Хамертона, аптекарь Трост вышел из британского консульства и направился к восточной окраине города. Был его обычный день и час для подобных экскурсий, однако па сей раз поведение благонравного аптекаря отличалось некоторыми особенностями. Трост следовал необычным маршрутом, выбирая глухие улочки, где редко появлялся кто-либо из европейцев; он то и дело ощупывал внутренний карман своего сильно поношенного и выгоревшего сюртука, а заслышав позади себя шаги, беспокойно оглядывался.

Пройдя несколько десятков ярдов по парадной набережной, застроенной белоснежными мечетями и особняками богатых купцов, Трост свернул в боковую улицу, настолько узкую, что по ней не смог бы проехать никакой экипаж. Вот ремесленный квартал, где в часы вечерней прохлады с удвоенной скоростью стучат молотки жестянщиков, вертятся круги горшечников, снуют челноки ткачей; вот базар, где продавцы, толстые и ленивые, очнувшись после полуденной оцепенелости, словообильно расхваливают свой товар и весело переругиваются друг с другом… Трост миновал еще несколько жилых кварталов, застроенных примитивными каменными и глинобитными домишками, в которых ютился мелкий ремесленный люд и городская беднота, и вышел к широкой треугольной грязной площади, окруженной ветхими хижинами, крытыми Листом шоколадного дерева.

В этот час площадь была пуста, но по утрам здесь собиралось множество людей. Одни приходили сюда по своей воле — кто по делу, кто без дела, других же пригоняли насильно, чтобы продать как скотину первому, кто пожелает за свои деньги приобрести их в собственность. Это был широко известный по всему побережью Индийского океана Невольничий рынок, место купли-продажи рабов, которая по занзибарским законам признавалась таким же благим занятием, как торговля скотом и неживым товаром. Трост не раз приходил сюда поглазеть на ряды снизанных веревкой темнокожих мужчин, женщин и детей, печальных, подавленных, молчаливых, опасливо сжимающихся в комок при звуке непонятной речи, поминутно ожидающих побоев и унижений и жаждущих уйти отсюда пусть хоть к самому жестокому хозяину, лишь бы кончился поскорей этот позорный торг, в котором они выступали как безответная тварь…

Пройдя краем Невольничьего рынка, Трост повернул налево, потом еще раз налево и вошел в нужный переулок не с той стороны, откуда обычно приходят посетители, а с противоположной. Пробежав рысцой оставшееся расстояние, Трост торопливо постучал в дверь и, едва она приоткрылась, прошмыгнул в нее с такой прытью, что чуть не сбил с ног отворившую ему толстуху — старшую жену хозяина дома.

— Господин Гримо еще не приходил? — спросил аптекарь.

— Он ждет вас в салоне, господин доктор, — последовал ответ.

— О! — воскликнул Трост, подняв указательный палец, перевел дух, приосанился и неторопливым шагом направился во флигель.

* * *

Трост сидел, небрежно развалясь в плетеном кресле, в «салоне» Домика во дворе, а напротив него, опершись локтями на стол и с веселым любопытством разглядывая аптекаря блестящими карими глазками в красных веках, сидел секретарь французского консулата мсье Гримо. Салоном называлась здесь квадратная прихожая с побеленными известью стенами и единственным маленьким окошком, расположенным высоко под потолком, как принято повсюду на жарком Востоке. Убранство «салона» было предельно скромным. Вокруг стола, покрытого ветхой, залитой ромом скатертью, стояли четыре плетеных кресла. У одной стены стояла засиженная кушетка с выпирающими пружинами, а у другой — покосившийся буфет, в котором хранился ром в больших квадратных бутылках и грязные стаканы. Входная дверь, которая отворялась прямо во двор, была завешана засаленной портьерой, давно утратившей свой первоначальный цвет.

…Секретарь Гримо не узнавал своего приятеля. Что это случилось с ним сегодня?