Истина стоит жизни - [117]

— Да что вы говорите! — воскликнул Бид, слегка покачиваясь в кресле взад-вперед. — Ах вы, озорник эдакий!

Оба географа, молодой и старый, весело рассмеялись.

Энн позвала пить чай. Снова сидели в маленькой гостиной, и тонкие руки Энн разливали по чашкам ароматный напиток, а мужчины продолжали свой разговор.

— Я им преподнесу кое-какие пилюли, от которых ни та, ни другая сторона не будет в восторге. Я покажу им Африку такой, какова она есть, и познакомлю их с нашими рыцарями прогресса и цивилизации, которые разоряют несчастных туземцев, превращая снова в дикарей тех, кто давно перестал ими быть, и все это ради единственной понятной им цели обогащения, которая остается прозрачной, в какие бы покровы ее ни наряжали. Может быть, это станет последним подвигом в моей научной карьере, но я скажу им всю правду, ибо людям необходимо знать правду, иначе они не смогут правильно, разумно строить свою жизнь. Истина — вот что главное! И если уж есть что-нибудь, за что не жалко пострадать и даже, может быть, отдать свою жизнь, — то это именно истина…

Энн смотрела на Спика широко раскрытыми глазами, которые в вечернем освещении казались совсем темными, и неясно было, что выражает этот взгляд в своей бездонной глубине… Старик Бид протирал очки кусочком коричневой замши.

В этом, собственно, не было надобности, но Бид всегда протирал очки, когда бывал сильно взволнован. Ведь это его слова повторил сейчас молодой ученый, те самые слова, которые Бид говорил когда-то здесь, за этим самым столом! А Спик и не подозревал об этом. Тогда, пять лет назад, вежливо выслушав старика, он ничего не воспринял из его скучных поучений; лишь когда его собственный опыт привел его к пониманию тех вещей, о которых говорил старый ученый, они всплыли из глубины сознания как его собственные мысли…

Так зерно, попав в сухую невозделанную почву, лежит безжизненной крупицей. Но стоит лемеху событий взбороздить, а влаге впечатлений оросить слежавшиеся пласты, и поднимаются молодые всходы, воспринявшие животворную силу семени, впитавшие соки земли, и приносят новые семена, еще более живучие и сильные, чем то, от которого они родились… Нет, не напрасно ходил старый Бид скромным сеятелем по земле, не напрасно ронял семена живой мысли в головы тех, кому назначено принять из его слабеющих рук светлый факел подлинной науки. Семя, если оно не гнило внутри, не погибнет даром; пусть не сразу, пусть невидимо для сеятеля, оно взойдет и подарит людям свой драгоценный плод…

— А когда состоится ваш диспут? — спросил Бид, надев очки.

— Он еще не назначен, пока только идут разговоры. Если вам интересно знать, я сообщу.

— Пожалуйста, известите меня заблаговременно, — подтвердил старик. — Я непременно приду. Правда, тяжел я стал на подъем, но вот Энн мне поможет, правда ведь, моя девочка?

— Разумеется, отец! — ответила Энн и улыбнулась Джону Спику.

* * *

Леди Эранделл переживала самые черные дни своей жизни: в ее доме стал бывать ужасный человек! — этот, как его… Фитрик, Митрик — одним словом, какой-то купчишка из Африки, у которого на лбу написано, что он плебей. Вот до чего дожили Эранделлы, одна из старейших аристократических семей лондонского графства! Ну что ж, сама виновата: не сумела уберечь свою дочь от «этого человека» (в глубине души леди Эранделл до сих пор не примирилась с вторжением Ричарда Бертона в свою семью), — теперь изволь нести последствия. Не пускать на порог этого… ну, как его? — Метрика тоже было невозможно, поскольку Изабелла жила со своим бездомным муженьком в родительском доме, а купчишка принадлежал к кругу африканских знакомств Бертона. Как он еще черных дикарей не привел в гости! Леди Эранделл страдала от мигрени и чувствовала себя как никогда близкой к параличу, который давно был предсказан ей докторами.

А Петрик действительно стал частым гостем у Ричарда Бертона. Нельзя сказать, чтобы последнему он очень нравился, но их поневоле сближал теперь общий интерес. Они обсуждали дальнейшие выступления в полемике против Спика, а когда деловые темы исчерпывались, Петрик рассказывал — далеко не беспристрастно! — об африканских похождениях капитана Спика. Бертон в принципе презирал злословие за спиной, но Спик внушал ему такую неприязнь, что он против своей воли разрешал Петрику городить на их общего противника всяческие сплетни, обоснованность которых оставалась целиком на совести рассказчика.

После одного подобного собеседования консул Петрик, начав уже было прощаться, вдруг обратился к Бертону с неожиданной просьбой:

— Мне случайно стало известно, что один человек, которого я когда-то знал по Африке, приехав в Лондон, — по какому уж делу, я право не скажу — угодил в тюрьму безо всякой вины: кажется, у него не оказалось бумаг, удостоверяющих личность… Дорогой консул Бертон, у вас такие связи! Не могли бы вы что-нибудь предпринять для освобождения этого человека? Зовут его Али Файзула, а впрочем, ведь вы знаете этих арабов и всю эту публику, у них бывает по нескольку имен, так что я вам на всякий случай сообщу одну примету: у него недостает левого уха…

* * *

Человек без левого уха доставил немало забот сотрудникам Скоттланд-Ярда. Летом 1863 года он был замечен на лондонском базаре. Одетый в восточное платье, не владеющий английским языком, он ходил от одного восточного торговца к другому и о чем-то их расспрашивал. Агент, пошедший по его следам, узнал от торговцев, к которым он обращался, что одноухий справлялся о ценах и еще интересовался дорогой на Ильминстер. Но поскольку никто из восточных купцов, торгующих на лондонском базаре, в Ильминстер не ездил и о таком месте не слыхивал, то нужной справки Одноухий не получил и на следующий день вновь появился на Восточном базаре, где и был задержан полицией.