Испытательный пробег - [208]

На этом они малость попритихнут, и разговор их вольется в деловое русло.

— Если Сам не хочет тему в план вставить, что, свет на нем клином сошелся, что ли? К нам, в партком, обратился бы. Разберемся.

— К вам со всеми материалами надо было идти. Мы собрать хотели.

Оказывается, было принято решение — собрать все материалы, и Булыков с дядей Толей Кауровым начали выполнять хитроумный план: им необходимо было обратить внимание на новую тему, предложенную, но в план не вошедшую.

— Ты думаешь, я не знаю, кто на меня анонимки писал? — рассказывал Булыков. — Слепой я? Да не нужен мне ваш полковник! Я сам допер. Фертиков Игнат Анатольевич и Вера Львовна Луцык при нем. Дуэнья-конфидентка. Они и есть главные действующие лица, но в тени. Тихо все на поверхности. Не шелохнет, не прогремит. Ага. Он у нас ученый, докторскую собирается вот-вот представить. При этом туп, как грабли, ну да кто проверять будет? Зато у прежнего зава в адъютантах пять лет — заслужил! За покупками, в магазин, пожалуйста, за путевками на юг, за тем, за другим, за третьим, на даче клубнику сажал, за сорок верст г… возил на тачке. Большой ученый! Расчет простой: оно ведь легче всего за государственный счет добрым быть. Суворов с ним кандидатской расплатился, ну, не так вот впрямую — на, бери, баш на баш, а порадел родному человечку, главу написал, цифирь проверил. Теперь — ученый. Амбиции, во вкус вошел, спит — доктором себя видит. Я б его за профнепригодность взашей. Не выходит. Намекает, что драться будет, и конкурс пройдет, это точно. Кто за бумажками проверит, на что человек годный, он ведь те бумажки сам на себя и писал! Сядет, будет сидеть, рта не раскрывая, вот и вся тактика: когда молчит, морда у него задумчивая, а у нас задумчивых дураков любят. И Луцык при нем. Понимает, за кого держаться. Она те анонимки и перепечатывала, я ее пальчики узнаю.

— А ее что не уберешь?

— Мать-одиночка.

— Сложный случай.

— Они на меня семь анонимок дали. Комиссии назначались, выясняли, проверяли… И вот мы с дядей Толей взяли да из семи одну слепили. Сели, очень душевно у нас получилось, абзацами переписывали, чтоб никакой отсебятины. Будут разбирать — пусть все семь поднимут из архива — и полная ясность. А полковника Сам пригласил. Мы обратить внимание хотели.

— Несерьезно. Это как народовольцы, они тоже стреляли, чтоб внимание общества привлечь. Не дело. Надо другим путем.

— Помоги!

— Помогу, — сказал Игорь. Теперь ему было понятно: он уяснил, почему поехали Булыков с Кауровым в Апрелевку и письмо вдовы попало в институт, ясным делалось стремление Яхневича, детектива-любителя, — неплохой он, наверное, парень, — ринулся спасать Булыкова, которому кто-то коварно мешал работать. — Я тебе, Олег, постараюсь помочь. А Яковлев твой большое дело завернул, мне днями рецепт полностью один уточнят. Помогу, — пообещал Игорь и слово свое сдержал.

Вначале Сам и слышать ничего не хотел, когда он начал просторные объяснения в защиту Булыкова, но Игорь держался стойко.

— Он ведь не для своей выгоды, Арнольд Суренович, все это затеял…

— Наказать его надо!

— Выговорешник дадим, и лады. Осознает. Он ведь не для себя…

— Говорящий сам от себя ищет славы себе, — вздохнул Сам, уже явно добрея, — но кто еще ищет славы пославшему его, тот истинен, и нет неправды в нем… Как это называется? Выговорешник? Дадим выговорешник. Но я не уверен, Игорек, что предлагаемую им тему надо вставлять в институтский план.

— В рабочем порядке решим, Арнольд Суренович. Главное — разобрались. А это в рабочем порядке… Тихо, спокойно, и лады.

21

Через двадцать дней я возвращаюсь в Москву.

Печальное солнце заливает летное поле, поблескивают самолетные плоскости, и стеклянное здание аэровокзала просвечивает насквозь, видны буфетные столики на втором этаже, кресла и сосны. Верхушки сосен.

У автобусной стоянки ко мне прилепился маленький морячок с двумя тяжелыми чемоданами. Для начала дружески ткнул меня в бок, ткнул, как кореша, и предложил, как верному корешу:

— Давай, годок, такси на двоих. Тебе далеко? До центра. Добро! И мне до центра. На Красную площадь хочу. Давай на пару? Счетчик пополам.

Морячок побросал чемоданы в багажник, сел на заднее сиденье. «Я, ребята, покемарю», — сказал. И тут же начал кемарить. «Минуток по шестьсот надо выбрать на каждый глазенап, — объяснил, не открывая глаз. — С Тихого, с Великого океана лечу…» Таксист, сухой рыжий парень, взглянул на него в зеркало, кинул взгляд на меня — чудака везем — и, когда выехали на шоссе, спросил, переключая на прямую передачу:

— Откуда прилетел, земляк?

— Из Свердловска.

Дорога от Домодедова до Москвы не слишком близкая, молча ехать скучно.

— Какую-нибудь свердловчанку, это самое, обидел?

— Нет.

Впереди автобус. Таксист врезает мигалку, взгляд в зеркало — назад и вбок, руль влево, и снова — на третью. Обходим автобус с легким моторным воем. «Клапана у тебя гремят». — «Завтра тэо». Заняли свой ряд. Снова на четвертую. Все хорошо. Руки расслабить, чтоб отдыхали: за день намотаешься и взгляд в мою сторону, краем хитрого глаза.

— Чего так грустно, земляк? Пассивный в этом смысле? Забот много?