Испытательный пробег - [153]

— Значит, я жду, — засмеялась Наташа. — Но ты еще позвони, когда будешь выходить. Или внизу, из будки.

— Вас понял.

— Чао, милый.

День выдался теплый, солнечный. Уже чувствовалось приближение осени, какая-то завороженная тишина возникала на каждом шагу, то деревом, вовсю желтевшей во дворе, то стриженым газоном у Никитских, заметно повытершимся, полысевшим, и вроде бы холодно было в тени, зябко по-осеннему, но глаза слепли, а на душе поднималась тихая благодать. Очень, между прочим, самодовольная, умиротворяющая. Опасная. Булыков в японском сногсшибательном костюме двигался неспешной походкой в сторону площади Восстания, где за высотным домом в старинном белом особнячке, давно предназначенном на слом, жила Наташа. У нее была уютная двухкомнатная квартирка, чистенькая, спокойная. В одной комнате стоял большой черный рояль, два кресла, старинный, красного дерева секретерчик с перекошенными от времени ящиками и ящичками, набитыми какими-то записками, старыми письмами, чулками, нотными страницами, пуговками, пуговицами, моточками цветной шерсти. Наташа все собиралась навести порядок, но руки у нее никак не доходили. Наташа устраивала личную жизнь, концертировала, выходила замуж, всякий раз за необыкновенных людей, меняла место работы и два раза в день, утром и вечером, прогуливала мерзкую собачонку, пуделя Артемона, к которому Булыков ревновал Наташу.

Солнце сияло совсем по-летнему, но не было ни изнуряющей летней духоты, ни сизого летнего чада над асфальтом. Дышалось легко, бодро. Булыков замечал на себе взгляды девушек и молодых женщин, улица Герцена лежала перед ним, вся ослепшая от осеннего золота. Все вокруг спешили, только он один достойно и не спеша совершал прогулку и как будто даже наблюдал за собой со стороны, как он двигается, элегантный, удачливый доктор наук, позволивший себе (имеющий право позволить) эдакое, почти пустое фланирование. «И праздность вольная, подруга размышлений», — такая при этом стихотворная строчка у него вертелась, забытая и вдруг всплывшая. «Праздность вольная…»

«Все-таки как интересно все устроено в этой жизни, — благодушно думал Булыков. — Главное, иметь в себе бойцовские качества. К этому — трудолюбие и целеустремленность и умение поставить перед собой цель, чтоб двигаться. Да, да, двигаться, не стоять на месте. Главная составляющая в параллелограмме жизненных сил — движение, а все остальное — благополучие, женщины, костюмы и галстуки приходит само собой. Бери, не надо! Делай дело, и все придет».

Он поднял голову, увидел впереди человека, явно лишенного бойцовских качеств. Тот шел вприпрыжку, широко размахивая длинными руками. На нем были обтрепанные брюки и сандалии из кожзаменителя с жестяными пряжками. В руке он держал старый портфель, а на голове у бедолаги боком держалась как-то деформированная летняя шляпа, какие надевают в июле многоопытные корявые в словесности агрономы, дающие интервью корреспондентам телевизионной программы «Время». При всем при том неуклюжий малый, судя по всему, был вполне доволен самим собой. Он даже будто бы что-то напевал под нос. И вдруг Булыкову показалось, что он его знает, где-то видел. В походке возникло что-то знакомое. И едва он подумал об этом, прохожий с портфелем обернулся, Булыков понял, надо немедленно исчезнуть, раствориться: такие встречи не входили в его планы. Внутренне он заметался, но поздно!

— Олежек, — растягивая в улыбке большой прокуренный рот, обрадовался прохожий. — Вот ведь встреча!

— Здорово, Яковлев, — как можно веселей отвечал Булыков, — давненько, давненько я тебя не видел. Как жизнь молодая? Куда пропал? Отчего не зайдешь, не позвонишь?

— Некогда, — просто отвечал Яковлев. — Дела все. Дела.

«Это ж какие у тебя дела?» — подумал Булыков, пожимая твердую руку сокурсника и вовсю стараясь придать своему лицу выражение дружеской оживленности.

— Знаешь, — сказал Яковлев, — я сейчас эксперименты провожу. Из автохозяйства иду, тут рядом. Там у них главный инженер в подлинном смысле слова новатор! Сейчас хотим эксперимент перевести в повседневную практику.

«Еще один рационализатор», — почему-то со злостью подумал Булыков. Небось в карбюраторе одну гайку заменяли и теперь смотрят и друг перед дружкой делают вид, что понимают нечто, над чем другие безуспешно ломают голову.

— Что ж вы там замышляете? — пряча взгляд в сторону, скороговоркой поинтересовался Булыков, чтоб на этом закруглить беседу, хлопнуть друга Витасика по плечу и продолжать движение в заданном направлении. — Революцию в автотранспорте готовите? Бунт машин и шоферов?

— Бунт не бунт, но последствия видятся большие.

Последствия. Провинциальная потребность произносить высокие слова! Ну-ну… Последствия. Уже пора было сказать: «Желаю успеха». Какая-то подспудная неловкость возникала, да и на тротуаре они стояли в узком месте у мастерской по ремонту пишущих машинок, мешая прохожим.

— Топливо меняем, — весело сказал Яковлев. — У нас вместо бензина — водород.

— Это как понимать?

— Буквально. Акт о проведенных испытаниях имеем.

Яковлев пошевелил портфелем.

— Ну вы даете! — сказал Булыков.

Нет, задерживаться надолго не входило в его планы! Стоять на улице с кудлатым чудаком и с серьезным видом беседовать о делах научных — что может быть смешней? Нелепей даже. Он уже должен был приближаться к Наташиному дому. Там, на углу, криво стояла телефонная будка, он всегда звонил оттуда. «Привет, солнышко, с гитарой и в шляпе я здесь на углу». Он две копейки одной монеткой приготовил, положил в пиджак, в набедренный карман рядом с японской забавной штучкой, — белым колечком с круглой жемчужиной, которую он собирался подарить Наташе, и еще в Токио, в отеле, укладывая вещи, отложил в сторону, чтоб Ленка не увидела и не возникло бы лишних разговоров — что такое? кому? — когда она с детьми начнут терзать его багаж, рассматривая, что же привез наш милый папочка.