Испытание на верность - [67]

Горелов одного возраста со Шмелевым, они оба участники империалистической войны, хотя один начинал ее рядовым, а другой пришел в должности командира роты. В год «великого отступления» офицерскому корпусу России был нанесен большой урон, и в школы брали всех грамотных парней, не особенно вдаваясь, к какому сословию они принадлежат. Вот и удалось Горелову закончить полугодовую офицерскую школу.

С тысяча девятьсот шестнадцатого года Горелов на Северо-Западном фронте. Ранения одно за другим, потом тяжелая контузия, повлекшая за собой увольнение из армии. Он возвратился в город Владимир, вступил в партию и возглавил городскую газету, потому что до армии работал в ней какое-то время наборщиком и печатником. Война гражданская потребовала преданных делу революции военных специалистов. Владимирский губком направил Горелова в Красную Армию. В боях с белогвардейцами и разного рода бандами он командовал батальоном. С этого времени Горелов пожизненно в армии.

Подорванное ранениями здоровье не позволило ему завести семью, да и время для этого было упущено: то первая мировая война, то гражданская, то послевоенная неустроенность жизни, когда надо было все силы отдавать службе, когда тихий уют расценивался как уход от революционных идеалов, словно семья могла мешать выполнению партийного долга. Новое общество только начинало складываться, и от авангарда, от тех, кто шел впереди, требовалась спартанская непритязательность и чуть ли не полное самоотречение от всех благ. Это было в те годы так же естественно, как в наши при случае вспоминать крылатые слова Менандра: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо», тысячелетия спустя повторенные Марксом.

Время по-своему лепило характеры, оно более чем над другими, поработало над Гореловым, и он всю свою жизнь посвятил одному — защите Отечества. Главной его заботой до войны было воспитать из молодых бойцов опытных воинов. Все остальное он решительно отметал, делая вид, что и не замечает: я этого не вижу, значит, оно не существует.

Найденков и Бочков ушли последними. Оставшись наедине с Гореловым, Шмелев сказал:

— Иванов хорошо провел нынешний бой. Не мешало бы нам представить отличившихся к наградам. Но обстановка…

— Да, едва ли станут рассматривать. Фронт рушится, а тут с наградами. Видимо, надлежит взять на заметку отличившихся и, если доживут до лучших времен, представить… Да, пришла к нам трудная пора, Дмитрий Иванович, — вздохнул Горелов. — Я хорошо знаю немцев. Они все заранее рассчитали, разложили по полочкам и теперь будут жать и жать. С солдатами считаться они не привыкли. Педанты до мозга костей — этим и славится прусское офицерство. Да еще нашпигованы геббельсовской пропагандой. Спеси у них много и сил прибавилось. Сегодня они обожглись, а завтра перестроятся…

— Ничего, теперь и у нас кое-какой опыт появился. По-другому, тверже стоять будут, — сказал Шмелев. — Задачу постараемся довести до всего личного состава и опыт тоже.

— Дело. Если успеем… — сцепив белые руки в крепкий замок и опершись на них лбом, Горелов задумался за столом глубоко и надолго. Потом, словно очнувшись от дум, сказал, растирая лицо ладонями: — Ладно, поживем — увидим. Поверь моему слову, научимся и немцев бить и воевать их отучим. Дай только время. Доживем ли только мы с тобой до этого часа.

— Какое это имеет значение — наша жизнь в такой борьбе, когда решается судьба всего советского народа, даже больше — судьба мира…

— Верно. Не о том надлежит думать. Тут такое дело: наших сил может не хватить. Эх, как недостает нашего третьего полка…

— Я полагаю, надо попросить, чтоб нам его вернули. Связаться с командованием, объяснить положение.

— Едва ли это возможно осуществить. Я не в смысле разговора с командованием, а про возвращение полка. Соседка — ополченская дивизия — смята, фронт прорван, коммуникации наверняка перегружены отступающими.

— Из чего вы это заключили? Может, связь просто утрачена.

— Нет, Дмитрий Иванович, нет. Танки — штука серьезная.

В гражданскую единицы были да и то шороху наводили, а тут у противника сотни. Не у каждого силы духа хватит выстоять, даже у крепкообученного, а тут ополченцы, пороху не нюхавшие. Сам должен понимать. Очень это меня беспокоит…

Этот их разговор был неожиданно продолжен утром, уже при других обстоятельствах. Горелов только что умылся, когда на командный пункт в Махерово прибыл из армии генерал Гулин. Горелов доложил обстановку, ожидал встречных вопросов, но Гулин заговорил о другом деле, ради которого и вынужден был приехать в дивизию. Ему было известно более полно то, что для Горелова и Шмелева еще оставалось неведомым и знать им не стоило, чтоб не обезоруживать их раньше времени. Гитлеровские танковые колонны в первые же дни прорвали позиции наших войск на Западном фронте и вели дело к тому, чтоб окружить армии, оказавшиеся в районе Вязьмы. Танковые клинья противника охватывали Вязьму с юга и севера, отвести войска на новую линию обороны не представлялось возможным, и Ставка собирала группировку для защиты Можайской линии.

— Дело такое, — говорил Гулин, — приказано вашу дивизию срочно перебросить под Волоколамск. Надо организованно передать укрепрайон и выходить в район Ржева. Генеральный штаб высылает навстречу колонну московских автобусов числом более сотни, чтоб сразу взять весь личный состав дивизии…