Мартин Реденблек и Ларта Варич молчали. И вдруг Августин сам понял, вспомнив недавние события.
— Это он? Дьондюранг? Наш легендарный биокибер…
— Да…
— Никто из нас не вечен, — вздохнул Августин, — Вам помочь?..
«Вот упругая масса основания барореторты послушно принимает форму моего тела, словно не желает ни в чем препятствовать мне в последней дороге. Опускается прозрачный пластиконовый купол, изолируя меня от окружающего. Включились двигатели энергоблоков — барореторта завибрировала.
Сознание исчезнет последним. Но пока не исчезло. Оно еще мое. Спасибо и на этом. Знаю: на моем лице сейчас уже маска вечного покоя. Весь я неподвижен, как каменное изваяние. Но мыслить еще могу. Спасибо.
Словно видится экран телеинформатора, на котором демонстрируется очередная передача знаменитого Жалио, Слепого Жалио, который видит все, но… не глазами. Артистические улыбки со студийной сцены видятся мне, как часть какого-то представления, где нельзя объективно определить фальшь, ибо нельзя определить степень истинности.
Постараюсь осмыслить прожитое. Когда-то было… уже распадается на хрупкие острые обломки… Никогда уже не допишу своей последней книги. А прежде усматривал в этом миссию своей жизни. Не напишу. В чем же тогда моя миссия? Стать частицей вечной машины? Но и это не так-то просто — быть достойной частью вечной машины существования, отлаженной испокон века, могущественной, мудрой и жестокой.
Мне всегда нравилась отведенная мне роль в этом мире. Некоторое время думал даже о превосходстве киберов над людьми. Впервые эта мысль пришла после встречи с профессором биологии Майклом Армом. Он искренне удивлялся, что его жена ничего не понимает в сложных физиологических механизмах пищеварения, но это нисколько не мешает ей нормально питаться, абсолютно не разбирается в проблемах генной трансформации, но умеет рожать детей. Профессор говорил совершенно серьезно, даже усматривал в этом некоторую дисгармонию материи. Я слушал его и думал, что биокибер никогда не размышлял бы так по-детски наивно и рационально.
Почему мне вспомнился этот профессор? Неужели он стоит того, чтобы о нем вспоминать в последние минуты своего существования? Не знаю. Я так и не смог выработать для себя устойчивых эталонов определения значимости. Осознал лишь следующее — то, что сегодня кажется мелким и незначительным, завтра может осмыслиться иначе.
Я счастлив от сознания того, что ни мысли мои, ни опыт не пропадут. Мой центральный анализатор, блоки памяти пойдут на изучение в Инканский информационный центр. Мои жизненные воззрения, принципы будут использованы следующими поколениями.
Чувствую, как из пористой основы, на которой лежу, просачивается прохладная жидкость. Через некоторое время я буду лишен эпителиального покрытия и вместе с ним привычного облика. Представляю, как поднимется гофрированными аркадами респираторный блок; как зашевелится змеей длинная извилистая трубка моего энзимного тракта.
А в мыслях почему-то возник образ старой женщины, которую встретил однажды на Земле. Лицо ее, весь облик представляются такими значимыми, что непременно хочу передать его в наследие другому, кто будет жить после меня. Женщина стояла посреди небольшой площади провинциального земного космопорта и держала в руках корзину спелого винограда. Она взглядом отыскивала детей и просила угощаться. «Берите, детки, берите. Он чистый. Я его вымыла». На янтарных гроздьях сверкали большие водяные капли.
Женщина была очень старой. Я понял, что она пережила последнюю земную войну.
«Когда наши отступали, подошел ко мне один, кряжистый такой, и сказал: «Вот возвратимся, снова все будет по-нашему. Берегите, люди, все, что остается». Сели на гравитоны и полетели. А мы берегли. Кто теперь умеет работать? Думаете, за вас киберы все сделают? А сами по себе? Я когда-то по два куля носила ежедневно да молола одна. И все людям отдавала. Крала для людей у клятых ворогов. Сама отруби ела. И доченька меньшенькая со мною жила. Берите, детки, виноград… Он чистенький…
Вот говорят все — не в своем уме я. А сыночка моего… О-о-о! Ну если б на фронте, а то дома убили. О-о-о-о, не прощу им и мизинчика сыновьего.»
А потом запела что-то древнее, совсем не ведомое мне, про коня и дорогу тоненьким голоском.
Воспоминание это настолько четко, как видеозапись.
Думается: люди порой бывают настолько равнодушными, что не желают понять, казалось бы, элементарнейшего, не хотят не то что разделить чужое горе, просто посочувствовать ему. Я тогда подошел к женщине. Ничего не говорил ей, стоял и слушал. Она долго смотрела на меня, потом сказала тихо: «Благодарю».
А еще вспоминаю Армиляра, биокибера с десятого земного гидроселектора. Его демонтировали только за то, что он сказал: «Дурацкая работа!» Армиляр семнадцать суток не выходил из пультовой селектора. Предупреждал взрыв неисправного реактора. Он был прекрасным специалистом, но стоило ему назвать работу дурацкой, как люди заподозрили серьезные нарушения в его центральном анализаторе. Армиляру требовалось одно — всего лишь отдохнуть. А может, ему никто не сказал простого «спасибо» за семнадцать суток адской работы. Подробностей я не знаю. Тогда были тяжкие времена для биокиберов. Считалось — проще демонтировать.
