Исповедь странного человека - [10]

В другой жизни.

Той жизни. Больше ему не надо шагать по осени в школу, и не будет больше ныть в груди утром второго сентября. Вчера он сдал русский в техникуме. Точнее вчера он узнал результат экзамена и увидел, что зачислен.

В душе как-то просветлело. Он больше не увидит своих одноклассников. Женя Марков, ботан и лох, сегодня умер. УМЕР.

Обида, сжимавшая горло, вдруг отпустила. Впереди август, потом техникум. Новая жизнь. И пусть эта сволочь Сережа, сука, идет на хрен. Он уже в прошлом. А кто мне куртку порвал? Никто, сам упал. Неудачно. Судьба, блин. Но я, без рук что-ли? Зашью.

Он обернулся в комнату. На столе лежало несколько книг по математике и русскому, листки, исписанные его не очень хорошим почерком. Как готовился к экзаменам, так и лежит все. «Убрать, все убрать», — толкнулась мысль, а ноги уже несли в комнату.

Так он еще наверно никогда не работал. Задавив чувство жалости, он сгребал и убирал в коробки все, что напоминало о школе. Старые тетради, пару грамот, ручки, линейки. Даже карандаши цветные, лежавшие в столе класса с третьего. Без отдыха и раздумий, в каком-то, как-будто в припадке, он маниакально стирал все признаки прошлого. Когда усталость все же начала брать свое, часы показывали уже пятый час вечера.

Комната казалась как будто нежилой, никаких признаков, что тут кто-то живет. Устало, бросив на кухне в угол тряпку, он вышел вновь на балкон. Казалось, вместе с его комнатой изменился весь мир вокруг. Как-будто он уезжал надолго и все хоть и также, как раньше, но кое-что изменилось…

Щелкнула входная дверь, в коридоре послышались шаги. На столик у зеркала звякнула связка ключей. Мама.

— Ты дома? — послышался родной голос.

— Да, мам, — ответил я.

Она вошла в его комнату и замерла.

— Я тут немного прибрался, — пояснил я изменение в обстановке.

— Я вижу. Кровать переставил? — огляделась она.

— Ага, к окну поближе.

— И диван. Как ты его сдвинул? — удивилась мама.

Улыбнувшись, я пожал плечами.

— Молодец, — она помолчала, немного удивленная. — Ты голодный?

При этом вопросе желудок, напуганный днем, сбесившимся мозгом, голодным зверем кинулся на ребра.

— Ага. Очень! — закивал я.

— Я сейчас что-нибудь сделаю.

Тут она обратила внимание на мое лицо.

— Ой, что с тобой?! — ее глаза округлились.

— Да так, упал я тут на лесенке, — попытался играть я крутого мэна.

— Как? — она решительно двинулась ко мне.

— Ну шнурок развязался, я и полетел, — ответил я, чувствуя, что начинаю краснеть.

— Как ты так, а? Совсем оставить нельзя, — мама всплеснула руками и подойдя ближе, взялась руками за лицо, осматривая.

— Я куртку еще немного порвал, — повинился я вслед.

— Ладно с курткой. Ушибся сильно? — она с тревогой смотрела в глаза.

— Да нет. Ступенек — то немного было, — слегка пошутил.

— Ну как ты так? — покачала она головой.

— Да ладно, мам. С кем не бывает. Пойдем лучше поедим, а? — кивнул я в сторону кухни.

— Ну, пойдем, — мама тяжело вздохнула. — Сильно больно?

— Уже нет. Больше обидно, — улыбка, чтобы развеять сомнения.

Мама покачала головой…

День сегодняшний

Как это давно было. Дайте-ка подумать. Пятнадцать лет! Упаковка из-под презерватива хрустнула в кулаке. Сейчас это все вызывает лишь грустную улыбку.

Вот уже и мамы нет, а он до сих пор помнит ту тревогу в глазах, при виде его побитого лица.

Под ногой привычно скрипнула доска, когда он пошел на балкон. Перила облупились, железо покрылось пятнами ржавчины. Доски настила кое-где сгнили до трухи, и ощутимо прогибались под ногами.

Давно не виденный, но знакомый до боли пейзаж. Вот лавочка стоит, сломанная уже. На нее он вставал, и встречал маму, когда она возвращалась с работы.

Она выходила из магазина на углу, шла медленно к дому, а он махал ей с балкона. Она улыбалась и притворно строго махала ему пальцем. Потом он посчитал, что уже взрослый и встречать перестал. Н-да.

Потом, лет в двадцать, он пришел в гости, но мамы еще не было. Он встал на балконе, и увидев ее, бредущую из магазина, как в детстве принялся размахивать руками.

Жаль, что такие идеи приходили в его голову редко. Как осветилось ее лицо, казалось, что улыбка раскрасила этот пасмурный, осенний день.

Потом они пили чай, а она сидела, оперев подбородок о ладонь, и пока он ел, по ее губам скользила легкая, грустная улыбка.

Он навсегда запомнил ее такой. Немолодая женщина, с усталым нежным взором, на фоне старых советских обоев. Она никогда не жаловалась, не ругала начальников, родственников.

В то лето, она постоянно ездила к бабушке, ту парализовало, и мама ухаживала за больной, ходила за лекарствами, убиралась в комнате, мыла ее.

Почему-то именно мама, а не ее сестра, была с бабушкой до конца. Тогда его это удивляло. Бабушка откровенно не благоволила своей старшей дочери и только перед самым концом стала с ней нормально разговаривать.

Помню, как удивился, когда мы ездили к ним погостить. Я, мальчик лет восьми, приехал с мамой, в ее родной город, к бабушке. Она рассказывала, какой их дом, большой, красивый, речка недалеко. И вот я, весь на радости, вхожу в тот дом.

А бабушка встретила нас кратким «Ну заходите», и ушла на кухню. Мама сняла с меня куртку, и при этом я увидел в ее глазах, еле сдерживаемые слезы.