Исповедь старого солдата - [105]

На первый взгляд, любопытная история: обнаружили останки солдата и при нем орден Боевого Красного Знамени. Установили имя погибшего по номеру ордена, разыскали его родственников, даже родного брата. А те отказываются приехать, принять орден, ибо их брат — изменник Родины, и семья за его измену подверглась репрессиям, страдала. Оказывается, военкомат известил, что погибший пропал без вести, что он изменник и предатель.

Сколько оставалось и остается еще белых пятен в нашей истории, на местах былых боев, сколько остается до сих пор таких вот «изменников» Родины, ожидающих своих могил, времени, когда им будет возвращено имя честного солдата и честного человека.

Поразила меня акция прихода храма — ежегодного Георгиевского крестного хода, массового посещения мест боев и памяти павших, помощи в установлении там памятных знаков. Древняя икона покровителя российского воинства Георгия Победоносца хранится в Скорбящемся храме на почетном месте, доступном для поклонения людям…

Церковь в Санкт-Петербурге, как я убедился, стала активным союзником в деле общественных поисковых операций и вносит значительный вклад в историческое и социальное возрождение российского народа. Оценить сопричастность, значение участия церкви в данной гуманной акции требует большого и серьезного разговора, о чем нужно говорить отдельно.

В последние годы мне приходилось встречаться с участниками поисковых отрядов, в частности на Урале, и по их просьбе найденные ими медальоны погибших немецких солдат я передавал в Германию Народному союзу по уходу за могилами погибших на войне солдат. Видел медальоны немецких солдат, найденных поисковиками Фонда, и у Сергея Ивановича. Возвращаются имена павшим: и русским, и немецким солдатам. Отрадно, что поиск безвестно павших солдат становится интернациональным.

Глава 9 ПАМЯТЬ О СОЛДАТАХ СВЯЩЕННА

ВСЕГДА ЛИ ВОЕННОПЛЕННЫЙ — ИЗМЕННИК?

Десять лет спустя после войны я с женой и малолетней дочкой был в гостях у брата Павла в станице Лесогорской, что расположилась между городами Белореченск и Туапсе на западных склонах Кавказа. Павел там работал директором школы. Днем, когда стояла невыносимая жара, мы часами не вылезали из речки Пшиш, спасаясь от зноя, а вечерами, когда на станицу опускались прохлада и свежесть, сидели за столом. Компания была небольшая: я, мой брат и его приятель Петр. Сидели, попивали пиво, за которым Павел ездил специально в Туапсе и по блату покупал в морском порту, в ресторане для иностранцев. Обычно, как и случается среди мужчин, возник разговор о фронте, о событиях недавней войны. В грудь себя не колотили, героями не считали, медалей юбилейных еще не было. Все понимали главное: остались живы.

В разговоре вдруг понимаю, что Петр был в плену. От неожиданности даже растерялся. Как я, солдат, буду сидеть за одним столом с изменником Родины? Не поверил, переспрашиваю: правда ли?

Петр с удивлением смотрит на меня. В начале войны он был военфельдшером, носил звание лейтенанта, в Крыму, действительно, оказался в плену…

Меня разрывало чувство злобы:

— Как же так, оружие у тебя тогда было?

— Был пистолет ТТ! — спокойно отвечал Петр, перекидывая взгляд то на Павла, то на меня, — куда было деваться, когда кругом… — Он поднял руки.

— Был пистолет, а ты поднял руки, ты не застрелился, со страху забыл про пистолет, сдался, спасал свою шкуру! — кричал я от возмущения. — В плен захотел, шкура, а мы за тебя воевать должны были. Посмотри на Павла, что от него осталось после Ржева…

Я готов был уже броситься на Петра с кулаками. Но оказалось, что Петр был вместе с ранеными моряками и не мог их бросить, думал отправить морем, в тыл, а не вышло, в плен попал вместе с ними.

Десятки лет после войны военнопленные были и оставались для меня предателями, изменниками Родины, как окрестил их товарищ Сталин. Будучи достойным сыном своей страны, я другого мнения и не мог иметь: жил в той политической струе, в которой оказался с детства.

Что касается без вести пропавших, то как-то об этом не думалось. Многое не знал и не понимал, хотя сам закапывал на фронте убитых солдат в окопах, воронках от бомб или снарядов, а то и просто присыпал земелькой, лишь бы прикрыть. Что делать — война, а где война, там и смерть.

На фронте быстро ко всему привыкаешь, все становится обычным, как будто так и должно быть, привыкаешь к мысли, что тебя ранит, а не убьет, и живешь этим, помогает. Слишком много пришлось видеть убитых. Не прошло мимо все пережитое на фронте, не утратилось после войны: больше десяти лет вскакивал ночами от ужаса во сне, криками своими пугал семью. Война ночами не отпускала: продолжал воевать, убивать…

Но всегда носил в себе камень презрения к военнопленным, да и не один я был такой. Не припоминаю, чтобы кто-то из фронтовиков оправдывал этих бедолаг. Изменники! И точка. Другого мнения не было, и быть не могло, был указ товарища Сталина.

Словосочетание «без вести пропавший» постоянно было на слуху.

Звучало трагично. Понимал и горе людей, но, конечно же, не знал о репрессиях родственников без вести пропавших, не слышал, а возможно просто и не придавал значения тому, что слышал.