Исповедь потрошителя - [14]

— Поймай! Поймай, глупый старикашка! — внезапно закричал он и сам не поверил, что эти слова сорвались с его губ. — Поймай меня, если сможешь!

— Остано... вись! — запыхавшись, воскликнул писатель, хватаясь за бок. — Я всего лишь хочу поговорить.

— Вот мы и говорим! — захохотал Берти, сам не понимая, как это происходит, но подозревая, что во сне случается и не такое. — Это я! Я был там, в конюшне! Я покалечил твою глупую лошадь! А теперь возьмусь и за тебя!

От этих дурацких слов, похожих на реплики из глупой оперетты, на которую Берти однажды ходил с мамой, почему-то повеяло ледяным холодом. Берти с ужасом обнаружил, что стоит у стола Диккенса, а в руке у него плоский нож для разрезания писем. Оружие было длинным, а кромка лезвия удивительно острой. Даже в неумелых руках это было очень опасное оружие.

Видимо Диккенс растерялся. Он стоял, не шевелясь, разведя в недоумении руки, а тем временем его противник крадущимся шагом приближался, поигрывая ножом. Наконец писатель пришел в себя и попытался избежать встречи с распоясавшимся гостем. Он отпрыгнул за стол, полагая, что тот станет надежной защитой от агрессии одержимого мальчика. Но он ошибался.

Мальчик-из-темноты не стал терять время на беготню вокруг стола. Он вскочил на кресло, а в следующий миг оказался на столе, опрокинув молоко и печенье. Эта позиция подходила для нападения как нельзя лучше. Не дожидаясь, пока опешивший Диккенс отпрянет, он прыгнул ему на грудь, с откинутой в замахе рукой.

Они покатились по ковру. Старику кажется, удалось перехватить руку с ножом, но Берти почудилось, что он увидел кровь на руках противника. Он хотел сказать что-то вроде: «Не волнуйтесь, мистер Диккенс, это просто сон», но не успели эти слова сорваться с его губ, как Диккенс позвал:

— Берти! Если ты меня слышишь, вернись! Я умоляю тебя, вернись! Мне одному не справиться!

Мальчишка вывернулся из рук хозяина кабинета и вновь размахнулся ножом, целя прямо ему в грудь.

Берти решил, что сон, пожалуй, становится слишком уж неприятным. Убить человека даже во сне — тяжелое испытание для мальчишки. Он попробовал разжать собственные пальцы, стискивающие нож. Как ни странно, это ему удалось — только что его тело двигалось как бы само по себе, а спустя секунду начало пусть и с трудом, но повиноваться. Берти чувствовал сопротивление, как будто невидимый и неосязаемый противник пытался сжать его кулак.

Но на помощь ему пришел писатель. Он подхватил выпавший из руки мальчика нож и отбросил в сторону. Затем неожиданно сильными руками стиснул голову ребенка, приблизил его лицо к самым своим глазам и, пристально глядя черными бездонными зрачками в душу повелел не терпящим возражений голосом:

— Спи!

Берти хотел сказать, что и так уже спит, но неожиданно... проснулся.

Он лежал на большом диване, обложенный шелковыми подушками, а у его ног сидел Чарльз Диккенс. Вид у него был утомленный и расхристанный. Один из рукавов халата зиял широкой прорехой, в которой Берти разглядел кровавую царапину. Увидел — и мигом вспомнил свой страшный сон, в котором он бросался на писателя с ножом в руке.

Неужели это был не сон и, все случилось на самом деле?! Сеанс магнетизма, безумная ярость Мясника, в конце концов — схватка. Значит, он все же ранил Диккенса и теперь его засадят в Ньюгейт до конца дней!

Глаза Берти, должно быть, расширились от ужаса перед будущим, потому что Диккенс склонился над ним и ободряюще потрепал по плечу.

— Не волнуйся, малыш. Все в порядке. Теперь все будет хорошо.

— У вас кровь. Это... я?

— Пустяки, легко отделался. — Диккенс усмехнулся, постепенно возвращая себе горделивый и даже слегка бахвальский вид. — Задал он нам жару, этот твой мальчик-из-темноты, а?

Он откинул назад мокрую от пота прядь седых волос и повторил:

— Теперь все будет хорошо.

***

И ничего страшного больше не случилось.

Берти провел остаток ночи в уютной гостевой спальне, куда ему принесли новый стакан молока и печенье. Так спокойно и безмятежно он не спал ни до, ни после того.

Ранним утром послали за родителями. Морты примчались в Гэдсхилл-Плейс взволнованные и готовые к худшему. Провожаемые хмурыми взглядами обитателей поместья, они прошли в кабинет Диккенса. Туда же вскоре писатель позвал и Берти.

О чем говорили трое взрослых и мальчик в течение часа в святая святых Гэдсхилл-Плейс, так и осталось тайной для домочадцев Диккенса. Из-за двери не слышалось криков, которых можно было ожидать от вспыльчивого писателя; разговор велся настолько тихо что, даже приложив ухо к двери, горничная не смогла разобрать ни слова.

Под конец, вместо того, чтобы послать за поверенным и предъявить Мортам материальные претензии за увечья, нанесенные Ретивому, писатель потребовал шампанского. Девушка, подававшая бокалы, клялась потом в людской, что хотя глаза миссис Морт были красными от слез, вид она все же имела пусть и ошарашенный, но довольный. И когда Морты покидали поместье, все трое светились неподдельной радостью, особенно негодный мальчишка, ранивший коня.

А ему было чему радоваться. Этой ночью Чарльз Диккенс, используя магнетическую силу, прогнал Мясника назад в темноту. Больше он не вернется, пообещал писатель. Много лет спустя, уже, будучи взрослым, Бертран Морт как-то разговорился с отставным военным, проведшим четыре года в плену у туарегов султаната Агадес. Слушая бывшего пленника, Берт невольно поймал себя на мысли, что ему хорошо знаком восторг освобожденного из неволи. Именно так как описывал свое состояние этот человек, он чувствовал себя в тот день, когда писатель изгнал мальчика-из-темноты назад в небытие.