Исповедь «неполноценного» человека - [30]

Все уехали. Деликатный доктор отвел меня в палату. Щелкнул замок. Вот я и в психбольнице.

Самым удивительным образом осуществилось мое нелепое, высказанное в бреду пожелание — наконец-то я в таком месте, где нет женщин. В этом корпусе больницы только сумасшедшие мужчины, и весь медперсонал тоже исключительно мужской.

Какой я теперь преступник, теперь я сумасшедший... Но нет, с ума я не сошел, я ни на мгновение не терял рассудок. По ведь — о Боже, — так думают о себе все сумасшедшие. Что же получается? Те, кого насильственно поместили в больницу, — все умалишенные, а кто за ее воротами — все нормальные?

К Богу обращаю вопрошающий взор свой: непротивление — греховно?

При виде необычайно доброй, даже красивой улыбки Хорики и прослезился, без слов и всякого сопротивления сел в машину, меня привезли сюда — и поэтому я сумасшедший? Теперь уже, если и выйду отсюда когда-нибудь, на лбу моем всегда будет клеймо: «умалишенный» — нет, «неполноценный».

Я утратил лицо человеческое.

Я уже не человек.

Меня привезли в больницу для душевнобольных в начале лета; в то время цвели кувшинки, и из зарешеченного окна я любовался красными цветами, плавно скользившими по пруду. Через три месяца в больничном дворе зацвели космеи. В это время неожиданно за мной приехали старший брат и Хорики. Они сообщили, что у отца была язва желудка и в прошлом месяце он скончался; уверяли, что не будут вспоминать прошлое, не доставят мне никаких беспокойств, берут на свое попечение, и от меня ничего не требуется, кроме одного: пусть мне будет и тяжело, но я немедленно должен уехать из Токио, жить и деревне; что же касается всех токийских дел, которые я натворил, — об этом, сказали они, позаботится Палтус. Все говорилось рассудительным и сухим тоном.

Перед взором пронеслись родные места — горы, реки, — и я согласно кивнул головой.

«Неполноценный человек»... Воистину так...

Весть о кончине отца подействовала на меня ошеломляюще. Нет отца, не стало того близкого и одновременно очень страшного человека, о котором я в душе своей не мог забыть ни на миг; я ощутил, что сосуд моих страданий внезапно опустел. И такая мысль пришла в голову: не из-за отца ли столь тяжел был этот сосуд страданий? Мною овладела полнейшая апатия. Я потерял способность даже страдать.

Брат аккуратно выполнил все, что обещал: в четырех-пяти часах езды на поезде к югу от городка, где я родился и провел детство, вблизи моря есть минеральные источники, кстати, удивительно горячие для северо-востока страны; там, за деревней, брат купил и передал в мое пользование пятикомнатный старый дом с облупившимися стенами. Столбы, на которых стоит дом, подточили жуки, так что ремонтировать его не имело смысла. Вместе с этой хижиной брат предоставил мне служанку — уродливую рыжеволосую шестидесятилетнюю бабу.

Живу здесь уже три с лишним года. Каким-то неведомым образом несколько раз спал с этой старухой (ее зовут Тэцу); иногда между нами бывают «семейные» ссоры. Болезнь то обостряется, то отпускает меня. Я то худею, то толстею. Порой бывает мокрота с кровью. Вчера послал Тэцу в аптеку за «карумотином» (снотворным), она принесла лекарство, только коробочка была какая-то другая; я не обратил на это внимания и перед сном выпил целых десять таблеток, но глаз так и не сомкнул. Удивился тем более, что почувствовал что-то неладное с желудком, побежал в уборную — оказался страшный понос; бегал еще три раза подряд, потом не вытерпел, посмотрел, что за лекарство принесла мне Тэцу, — слабительное «хэномотин».

Лег, положив на живот грелку с горячей водой. Хотел было всыпать этой Тэцу: чего, мол, вместо «карумотина» купила «хэномотин», да вместо этого засмеялся. «Неполноценный» — это слово, несомненно, комическое. Комедия, не правда ли, — пить слабительное, чтобы заснуть?

Я теперь не бываю ни счастлив, ни несчастен.

Все просто проходит мимо.

В так называемом «человеческом обществе», где я жил до сих пор как в преисподней, если и есть истина, то только одна: все проходит.

В этом году мне исполнится двадцать семь лет. Голова почти белая, и обычно люди считают, что мне за сорок

Послесловие

Я не знаком с безумцем, автором этих тетрадей. Правда, доводилось встречаться с «мадам» из бара в Кёбаси. Она маленького роста, бледная, с очень косым разрезом глаз и довольно крупным носом — в общем, миловидной ее назвать трудно, более похожа на симпатичного юношу, тем более что и характер ее показался мне довольно твердым.

Судя по всему, в этих тетрадях речь идет о Токио в 1930—1931 годах. Друзья несколько раз приводили меня в упоминавшийся в тетрадях маленький бар, но, правда, позднее — в то время, когда разгул милитаризма стал почти откровенным, то есть в 1935—1936 годах; следовательно, автора заметок встретить там лично я не мог.

В феврале этого года я был в гостях у одного приятеля, эвакуировавшегося в Фунабаси (префектура Тиба); это мой друг по университету, в настоящее время преподаватель женского колледжа. Я поехал к нему, чтобы обговорить его брак с моей родственницей, и на всякий случай прихватил большой рюкзак, надеясь, что удастся запастись в Фунабаси свежей рыбой для семьи.