Исповедь маркизы - [34]

— Пока вы еще живы, — произнес герцог де Ришелье вполголоса, — вам следовало бы оставить ей свой ум.

— О Боже! С какой стати? Она наверняка не сумеет им воспользоваться.

Регент помрачнел — такое случалось с ним чаще, чем полагают; он поцеловал руку маркизы де Парабер и сказал:

— Вы мило шутите, но это жестоко по отношению ко мне, и я прошу вас прекратить.

— Я проявляю жестокость по отношению к вам? О монсеньер, поверьте, я об этом даже не подумала. Меня попросили огласить завещание, и я это сделала; я распорядилась тем, что мне принадлежит. Разве мы не вправе выбирать себе наследников?

Господин де Лозен, впервые ужинавший в Пале-Рояле, внимательно слушал и не сводил глаз с этой необычайно живой, откровенной и дерзкой в речах женщины, и она прекрасно это видела; внезапно маркиза повернулась к старому герцогу и спросила его мнение об этом дележе наследства и о тех, кого она называла преемниками Александра Македонского.

— Я полагаю, сударыня, что вы забыли о моей соседке, которая, тем не менее, все же достойна упоминания, — заявил он, указывая на меня.

— О! Мне незачем ей что-либо давать, она возьмет свою долю сама. Если бы я что-нибудь и завещала маркизе, так это мою вдовью вуаль, при условии, что она, подобно мне, запрет ее в каком-нибудь ящике. Что касается вас, я завещала вам записные книжки с условием, что вы ими воспользуетесь и расскажете о своей блестящей молодости, когда дамы вас обожали и когда вам предстояло милостью любви породниться с самим королем. Ну как, сильно ли изменились с тех пор времена? Отвечайте.

— Сударыня, изменились три обстоятельства: времена, люди и я сам, причем в этом перечне я изменился меньше всего.

— А женщины?

— Они изменились по отношению ко мне, но, на мой взгляд, они остались прежними для преемников Александра Македонского; каждый из нас — отчасти его преемник, по крайней мере, в собственных глазах.

— Неужели никто из нас не напоминает вам женщин былых времен? Похожа ли какая-нибудь на Великую Мадемуазель? На госпожу Монако?

— Не говорите мне о Мадемуазель, — ответил старик, напуская на себя сокрушенный вид, — это вечная скорбь моего сердца.

— А другие? А госпожа Монако? Та самая госпожа Монако, что преподнесла нам этого нелепого герцога де Валантинуа, над которым мы столько смеялись, не считая ее досточтимого отца, нелепого в высшей степени, о чем княгиня знала как никто другой. Что представляла собой эта прославленная княгиня Монако? Видите ли вы здесь кого-нибудь, кто ее напоминает?

Мне никогда не забыть улыбки, с которой г-н де Лозен окинул нас, окружавших его дам, взглядом.

Это была подлинная насмешка.

— Все вы, сударыни, в некотором роде на нее похожи, но ни у одной из вас нет с ней ничего общего ни в облике, ни в манерах. Нравы моей молодости не могут сравниться с вашими. Мы иначе веселились; у нас были те же цели, но другие средства; внешне мы были величавее и серьезнее; в своем кругу мы давали себе волю, но на людях соблюдали благопристойность. Простите меня за эти слова, мы в большей степени были вельможами и никогда не утрачивали блеска славы Никеи, желая, чтобы нами любовались. По-моему, так было лучше, тем более что веселья от этого не убывало.

Что сказал бы г-н де Лозен, если бы ему довелось увидеть нынешних молодых господ, благородных дам и удручающий упадок дворянства, не говоря о будущем, приберегающем для нас еще столько других падений!

XVI

Я молчала, будучи в смущении; я жаждала слушать других и приобщиться к царившему здесь духу, к которому мой ум относился с таким восхищением и стремился с давних пор. Между тем господин регент был очень любезен, обходителен и держался со мной куда более почтительно, чем с прочими дамами, которых он слишком хорошо знал. Однако ничто в его манерах и речах не указывало тогда на то, чему суждено было впоследствии случиться. Возможно, нас окружали опасные свидетели. Я забыла о муже, родственнице и ожидавших меня неприятностях. Но, когда пришла пора возвращаться домой, все это всплыло в моей памяти, и я испугалась. Я не сказала бы о своем страхе, если бы г-жа де Парабер не заметила, что я стала серьезной, и не обратила на это внимание господина герцога Орлеанского.

— Малышка дрожит, — произнесла маркиза со смехом, — ее пугает встреча с разъяренной родней; если вы, ваше высочество, ее не успокоите и, главное, не защитите, мы ее больше не увидим.

— Стало быть, господин дю Деффан очень грозный муж?

— Господи! Монсеньер, он совсем не грозен; через несколько месяцев, несколько недель, а то и несколько дней маркиза о нем забудет; вам не понять, почему она так боязлива, ведь ваш Дюбуа предоставил вам свободу прежде, чем вы достигли сознательного возраста! Словом… чтобы дама не страшилась больше мужа, надо, чтобы она не опасалась себя, надо, чтобы она избавилась от угрызений совести пансионерки, а это происходит не сразу. Сегодня вечером малышка не совершала дурных поступков, не так ли? Что ж, стало быть, когда она вскоре окажется в супружеском доме, не сердце, а совесть ее будет охвачена трепетом. Вы смеетесь, ваша совесть не трепещет, как и ваше сердце, но мы, мы же молоды!