Исповедь бывшего хунвэйбина - [20]
Возможно из-за того, что эта дацзыбао по своему стилю отличалась от других, она привлекла особое внимание людей. Даже промежутки между крупными иероглифами были заполнены записями, сделанными авторучками, карандашами, кистями.
Я остановился и стал внимательно просматривать их. Вот они:
Доводы убедительны — можно простить.
Что касается нас, то нам запах пота не страшен, а вот запаха одеколона, который ты приносишь в класс, мы его боимся.
Отповедь изумительна!
Осторожно, не охлаждай энтузиазм! Стань на обратную сторону движения!
Направления, которые сдерживают большое движение, надо ежеминутно исправлять, чтобы не погрязнуть в мелочах!
Для внесения ясности надо дискутировать по всяким мелочам.
У меня зачесались руки и я вынул ручку из кармана.
— Что ты хочешь делать? — спросил Ван Вэньци.
— Я тоже кое-что припишу ему, ответил я и тут же написал: «Все наелись до отвала!» Только хотел поставить свою подпись, как Ван Вэньци схватил меня и потащил прочь.
— Дурак! Произойдет чудо, если тебя не схватят после того, как ты поставишь свою подпись!
— Я отношусь к известной пятой категории,[12] кто осмелится перевести меня в другую? Схватить меня — это значит повернуть вспять основное направление борьбы! — сказал я безразличным тоном, однако внутри почувствовал холодок. Осмотревшись по сторонам, я никого не увидел и только тогда по-настоящему успокоился.
В тот день людей в школе было мало, и я спросил у Ван Вэньци, что это значит. Он сказал, что все ушли в народ разжигать пламя борьбы. Вместе с ним я поднялся с первого этажа на третий, потом с третьего спустился на первый, бегло разглядывая дацзыбао.
Я вспомнил про учительницу китайского языка и литературы, спросил у Вана о ней:
— А как учительница Лун?
— Как? Считай, что у нее положение серьезное. Школа направила ее материалы в группу руководства движением городского отдела образования. Сейчас она отбывает наказание трудом, — сказал Ван Вэньци, а я увидел как из туалета вышел человек. Это была учительница Лун. В резиновых сапогах, в одной руке метла, в другой — ведро. Она сразу же увидела нас.
Не знаю почему, я сразу остановился. Ван Вэньци — тоже. Мы молча смотрели на нее. Она молча смотрела на нас. Вдруг она повернулась и снова зашла в туалет.
Ван Вэньци дернул меня за рукав, сказал:
— Быстрее пошли отсюда.
Мы поспешно, по-воровски удалились от туалета. Каждый из нас почувствовал в душе смятение, но не мог в этом признаться, даже самому себе. Отчего смятение? Страх перед нею? Она никогда не была строгой, не говоря уже о том положении, до какого ее опустили сейчас. В общем, трудно сказать. Пугало отсутствие малейшего здравого смысла.
Выходя из здания школы, мы увидели несколько десятков учащихся, собравшихся на стадионе и приготовившихся куда-то идти. Двое наших знакомых крикнули нам:
— Быстрей пополняйте наши ряды!
Когда мы проходили мимо них, Ван Вэньци спросил:
— Куда вы идете?
— В управление общественной безопасности!
— В управление общественной безопасности?.. Идете разжигать пламя?... — Ван Ваньци на какое-то время задумался. Он, как и я, в душе не хотел показать отсталость в движении в сравнении с другими соучениками, не хотел также остаться на рубеже действий, граничащих со скольжением за революцией или контрреволюцией.
— Я обнаружил контрреволюционный лозунг и организовал друзей пойти в управление общественной безопасности решительно потребовать арестовать действующую контрреволюцию, — довольный собой заявил ученик 8 класса по прозвищу Шао Гэньсян.[13]
— Контрреволюционный лозунг? В нашей школе? — испугался я.
— Нет, у меня дома!
Я испугался еще больше, предположив, что он хочет разоблачить своих отца, мать или кого-нибудь из членов семьи, чтобы получить известность человека, не остановившегося ни перед чем ради идеи. Но, судя по его довольному виду, было что-то другое.
— На календаре в нашем доме, — он вынул из школьной сумки месячный календарь и дал мне посмотреть.
На нем был изображен старик с седой бородой, обучающий девочку 5–6 лет соединению звуков в слоги. Он озвучил ей четыре слова: «Председателю Мао десять тысяч...».
— А почему он не произнес слово «лет»? — спросил Шао Гэньсян тоном следователя.
Я пожал плечами. Откуда я мог знать, почему автор не дорисовал произнесение слова «лет» ? Изобразил только «десять тысяч» и не дорисовал «лет».
Я тоже считал, что как это не объясняй, а для такого великого вождя все равно недостаточно уважительно. Однако, если взглянуть на картину, то видно, что для этого иероглифа не хватило места. А может быть был какой-то расчет не написать?
— Почему? — снова спросил Шао Гэньсян, пронзительно глядя мне в глаза, как будто я был автором картины.
— Наверно, автор, рисуя картину, не замышлял так много? — неуверенно предположил я.
— Нет!.. — Шао Гэньсян был абсолютно уверен в себе. Следует заметить, что в ходе углубления «Великой культурной революции» в разговорной речи учащихся появились слова и выражения типа «заставлять», «со всей серьезностью заявляем», «последняя дипломатическая нота», «можно стерпеть, но кто потерпит», «сообразительность Сыма Чжао всем известна», «разве вытравишь волчью натуру», «мысли пьяного старца совсем не о вине» и многие другие, употреблявшиеся раньше при построении предложений или как обороты речи лишь в письменной форме, теперь же на каждом шагу они вылетали из уст людей. Многие учащиеся как будто стали стыдиться обычного «нет», вошло в привычку «нет» с более жестким звучанием, употреблявшееся на письме.
